В восьмом классе я по какой-то причине увлекался наукой, и когда пошел в девятый, то записался во все естественнонаучные классы. Сейчас мне с трудом в это верится. Четыре года, забитых наукой! В девятом классе я познакомился с Тоби Килером, и он рассказал мне, что его отец был художником – нет, не дома красил, а рисовал картины, вот так, бум! В моей голове будто бомба взорвалась. Огромная водородная бомба. Я сразу понял, чем хотел заниматься. Но мне приходилось ходить в школу, а старшая школа была просто кошмаром. Просто находиться в том здании по несколько часов казалось нелепым. У меня есть всего три воспоминания, связанных со школой, и все они не очень хорошие. Помню, как просил Сэма Джонсона: «Скажи мне, скажи, скажи!» У нас была контрольная, он подсказывал мне ответы, а я пытался их запомнить, чтобы написать ее. Я никогда не учился и не мог бросить эти научные классы. В итоге я вылетел из совета учеников, потому что отказывался идти в класс по физике. Вместо этого я сидел у кабинета школьного руководства и умолял: «Избавьте меня от этого; я не хочу быть физиком», а они говорили: «Дэвид, в жизни есть вещи, которые приходится делать независимо от того, нравятся они тебе или нет». Мой младший брат с детства увлекался электроникой и с этим в итоге и связал свою жизнь, и я был уверен, что все с детства знают, чем будут заниматься. Нас просто должны забирать из школы и позволять концентрироваться на том, что для нас важно, что бы это ни было. Ну и ну! Я же мог рисовать все то время, что потратил на школу! И я помню – вжик. Вжик! Я не помню ничего, что учил в школе.

На следующих выходных после нашего знакомства Тоби Килер отвел меня в студию своего отца, на тот момент у Бушнелла была невероятная студия в Джорджтауне. Я видел ее всего раз, а затем узнал, что он перебрался из Джорджтауна в Александрию, где снял целое здание. Я тоже хотел свою студию, и Бушнелл предложил мне снять комнату у него. Я обсудил это с отцом, и он сказал: «Я заплачу половину, но только если ты найдешь работу и будешь оплачивать другую половину». Так я устроился в аптечный магазин «Гертерс» и развозил лекарства на красно-белом джипе. Это был открытый джип с механической коробкой передач. Поверить не могу, что занимался этим. Мне необходимо было выяснять адреса людей и развозить им лекарства, а это была большая ответственность. По выходным я иногда подрабатывал в табачном отделе «Гертерс». В те времена к Бушнеллу часто заходили модели-натурщики, и я часто наблюдал за тем, как он их рисует, и рисовал сам, а Бушнелл постоянно пил кофе. Парень по имени Билл Лэй хотел работать со мной в одной комнате, но пропал.

Джек начал работать в моей комнате у Бушнелла, но она была слишком тесной для нас двоих, и мы переехали в студию над обувным магазином. Нашу квартирную хозяйку звали миссис Марсиетт, и у нее не было зубов. Она очень много на нас жаловалась: «Я не собираюсь всю ночь жечь свет для двух бродячих котов; уберитесь; мне дурно; я не знаю, почему сдаю комнату вам» – она всегда была рядом. Когда я включал свет в своей комнате хотя бы на секунду, видел полчища тараканов, которые моментально разбегались. Это место кишело тараканами, но у Джека и у меня были комнаты, и у нас была кухня, и здесь было очень здорово рисовать.

На чердаке надо мной и Джеком жил парень, которого звали Радио. Мы с ним познакомились. Он был горбат и взбирался по этим действительно узким ступенькам, ведущим к деревянной двери с висячим замком. За этой дверью была его комната. Радио не мог похвастаться достаточным количеством зубов, а по его комнате было разбросано порядка пятидесяти порножурналов, плита, на которой он готовил стейки – просто стейки, и дешевый крепкий ликер. Он работал телефонистом в цирке: путешествовал по городам, опережая свой цирк, звонил богатым предпринимателям и просил их пожертвовать деньги неимущим детям на цирк. Труппа снимала комнату неизвестно где, и всего в цирке имелось двенадцать телефонов, за каждым из которых сидели ребята и совершали звонки. Вот это схема.