– И на том спасибо. – Голос у Ма какой-то чужой. – После этого стало светлее.

– Обидеть человека не трудно.

– Прости. Большое спасибо.

– Так больно бывает, когда рвут зуб, – говорит Старый Ник.

– Спасибо за продукты и джинсы.

– Не стоит благодарности.

– Вот тебе тарелка; может, в середине он не такой сухой.

Я слышу, как что-то звякает, – наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.

Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:

– Да, совсем зачерствел.

Рот у него набит моим пирогом.

Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.

Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.

А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю; может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.

Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.

Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь – я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет «Я пою во время дождя».

Молоко в правой груди сегодня совсем невкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.

– Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?

Ма перестает улыбаться.

– Я думала, ты уже спал, когда он пришел.

– Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.

– Как же, принес бы, – произносит она, – он всегда только обещает.

– А что бы он принес? – Я жду ее ответа. – Надо было напомнить ему.

Ма вытягивает руки над головой.

– Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.

– Но воскресные подарки…

– Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. – Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. – Кстати, вот твои новые джинсы.

Она уходит пописать.

– Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.

– Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.

– Мне не нужен этот дурацкий портрет, – плачу я.

Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:

– Ну, успокойся.

– Он мог бы…

– Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.

– Он мог бы…

– Объясни мне, в чем дело.

– Он мог бы принести мне щенка.

– Что?

Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:

– В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.

Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.

– Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.

– Нет, есть.

– Со щенком нужно гулять.

– Мы гуляем.

– Но щенок…

– Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.

– Джек. Щенок свел бы нас с ума.

– Нет.

– А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…

– Счастливчик не стал бы скрестись.

Ma закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.

– Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.

– Какой ты глупый.

– Это не я глупый, это ты глупая тупица.

– Послушай, я понимаю…

– Мышонок и Счастливчик – мои друзья. – Я снова начинаю плакать.

– Нет никакого Счастливчика, – произносит Ма сквозь зубы.

– Нет, есть, и я его люблю.

– Ты его просто выдумал.

– Зато есть мышонок, он – мой настоящий друг, а ты его прогнала…