Силы, которую стали бояться и презирать. Силы, что даровала своим носителям только боль и отчаяние. И тем не менее она же была у всех тех людей, что перенесли лишения и силой одной только своей воли к жизни могли пробить себе путь куда угодно. Её не было, к примеру, у наследственных монархов, которые ничего не сделали для власти. Но она была у Робеспьера и Наполеона, которые выковали своё правление сами. Она же вела и многих других великих людей, чья воля к власти была достаточно сильна.

Она есть и у некоторых простых людей, у которых она проявилась в моменты слабости и отчаяния. Таких людей, как мы с тобой. Им воля тоже приносит страдание и тоже дарует силы. Но раньше нас, тех, кто не мог пробиться наверх, унижали, изгоняли и не считали за людей, боясь и наших возможностей, и наших слабостей. Но теперь, после революции, когда наконец-то все могут быть по-настоящему равны, кажется, назревает новый перелом и новая победа над старым порядком вещей.

Памятуя об Иштване и Коппане, я верю в то, что вскоре придёт кто-то, способный окончательно уничтожить былые предрассудки и сделать людей равными и едиными, приблизив нас всех к миру воли.

– И я тоже в это верю. Но вы же здесь появились не для того, чтобы пофилософствовать, не так ли, господа чекисты? – сказал грубый мужской голос, когда Феликс закончил свой рассказ.

Мы оба повернулись к его источнику и увидели козла с начертанным на голове красным крестом. Он сверлил нас своими раскрасневшимися глазами, из которых непрерывно лились слёзы. Его просторные монашеские одеяния не оставляли сомнений: перед нами был сектант. Вот только тот ли это был человек, которого мы искали?

– Ты Матфей? – спросил у него я без излишних прелюдий.

– Допустим, да. Что дальше? – Он был спокоен и даже несколько расслаблен, несмотря на постоянное слёзотечение.

– Дальше мы тебя арестуем. За убийство.

– Я никого не убивал.

– Вот в этом мы и разберёмся. Но сначала ты пойдёшь с нами.

– С какой стати?

– С той, что мы из Особого отдела ВЧК.

– У вас здесь нет власти. Вы же в курсе, что мы сейчас в Венгрии? В городе Вышеград, если быть точным. Подземелья под Башней Соломона.

– В Венгрии с каких-то пор убийство стало законным?

– Нет. Но с тех пор, как пала Венгерская Советская Республика, ЧК стал незаконным. Ваша зараза здесь была уничтожена и теперь гонима.

Я слегка наклонился к товарищу и тихо произнёс:

– Слушай, Феликс, прострели-ка ему колено для острастки. Так, за глумление над венгерской трагедией.

Глаз напарника вспыхнул, но стрелять он не стал.

– Не могу. – сказал он.

– Почему? – спросил я.

– Он увернётся.

– От твоего выстрела? Ты же можешь рассчитывать траекторию…

– В том-то и дело. Я просчитал все возможные варианты попаданий. И в каждом он автоматически уклонится от всех моих выстрелов. Даже от серии из всего магазина. Его тело… Я почему-то уверен, что его инстинкты позволяют предсказывать угрозу так же, как мои помогают мне эту угрозу осуществлять. Это что-то вроде чрезмерно сильного вестибулярного аппарата.

Я вновь посмотрел на Матфея. Он не выглядел так, будто бы мог представлять для нас хоть какую-то опасность. Но если Феликс считал, что его невозможно ранить пулей, я был склонен ему верить. В анализе он всегда был лучше меня.

– Итак, – сказал я, – я не собираюсь вступать с тобой в спор по разграничению обязанностей всяких международных служб. Мы сейчас здесь, и мы тебя арестуем, несмотря ни на что. А потом ты выложишь нам всё, что знаешь об убийстве Шарикова.

– Ну, вы можете попытаться меня арестовать. Но не думайте, что я не буду сопротивляться. Я это место не просто так охраняю.