В общем, в тот день, выйдя из дома с мотком веревки и ивовыми колышками, Поузи начала размечать границы нарисованных отцом участков, которым предстояло заполниться мышиными гиацинтами, черемшой и крокусами, все они не требовали особого ухода и прекрасно привлекали пчел, когда те пробуждались после зимней спячки.

Да, Поузи помнила, как через несколько дней, погрузив руки в рыхлую землю, вдруг улыбнулась, впервые за много недель одиночества. Запах компоста, ощущение солнечного тепла на затылке и посадка луковиц, способных обеспечить по весне желанное цветение, – все это напомнило ей годы, проведенные в Кью.

В тот день началось то, что стало ее страстью на грядущие четверть века. Она разбила обширную территорию поместья на секции и каждую весну и осень трудилась над новым участком, добавляя к отцовским собственные планы, включив в них свой личный pièce de résistance[11] – оригинальный партер под верандой с затейливо изгибающимися низкими оградками вокруг клумб с душистыми розами и лавандой. Поддержание сада в порядке требовало дьявольски много труда и времени, но зато какой изысканный вид открывался на него из фасадных окон.

Словом, сад этот стал ее хозяином, другом и возлюбленным, оставляя мало времени на иные мысли и заботы.

– Мам, это изумительно! – восклицал Ник, когда приезжал домой на летние каникулы и она показывала ему новые плоды своих трудов.

– Ну да, а как насчет ужина? – спрашивал Сэм, пинком сбрасывая футбольный мяч с веранды. Поузи вспомнила, как в детстве он трижды разбивал стекла в теплице.

Собрав ингредиенты для приготовления торта, который позже собиралась отвезти своим внукам, Поузи испытала знакомое чувство вины, вызванное мыслями о старшем сыне.

Разумеется, она нежно любила Сэма, но всегда считала его гораздо более трудным мальчиком, чем Ник. Возможно, просто потому, что с младшим сыном у нее обнаружилось много общих интересов. Например, пристрастие к «старью» – так называл антикварные вещи Сэм, наблюдая, как младший брат скрупулезно очищает от древоточца старый сундук. Если Сэм с жаром брался за дело, быстро вспыхивая, хотя его внимание вскоре распылялось, то Ник действовал гораздо основательнее и спокойнее. Он понимал красоту, и Поузи нравилось думать, что такое понимание он унаследовал от нее.

«Страшная правда в том, – подумала она, замешивая яйца в тесто, – что можно любить всех своих детей, однако это еще не означает равной любви к каждому из них».

Больше всего огорчало, что между двумя ее сыновьями не было близости. Поузи вспомнилось, как едва научившийся ходить Ник ковылял по саду за старшим братом. В детстве он, очевидно, готов был поклоняться земле, по которой ступал Сэм, но с годами она заметила, что во время школьных каникул Ник стал избегать его, предпочитая проводить время с ней на кухне или в сарае, реставрируя какую-то старую мебель.

Они, конечно, были полными противоположностями – Сэм в своей абсолютной внешней самоуверенности и Ник, вечно занимающийся самоанализом. Шелковая нить, что вилась через десятилетия с самого их детства, связывала и их взрослые жизни, однако, продолжая развиваться, она разводила их в разные стороны.

Закончив школу, Сэм завалил экзамены в университет и переехал в Лондон. Он пробовал заняться компьютерами, кулинарией и продажей недвижимости. Все эти стремления после нескольких месяцев, казалось, таяли как снег. Десять лет тому назад он вернулся в Саутволд, женился и теперь, после очередных неудачных проектов, пытается создать собственное агентство недвижимости.

Поузи всеми силами поддерживала его, когда он приходил к ней с новыми планами создания прибыльного бизнеса. Однако недавно она дала себе слово, что больше не будет ссужать его деньгами, как бы пылко Сэм ни уговаривал ее. Кроме того, большую часть вкладов съел ее любимый сад, и у нее осталось слишком мало средств. В прошлом году ей пришлось продать одну из своих драгоценных стаффордширских фигурок