А если…

…если проклятой ведьме заплатили за то, чтобы Эвелину извести? Господи, завтра спектакль, и пусть местечковая публика не особо взыскательна…

Вода по-прежнему скатывалась с лица.

– Попробуй молоком.

– Лучше маслом! – Владимира сунула кусок масла. – Если водой не выходит…

– Да погодите вы, оглашенные, – рявкнула Калерия Ивановна, заставив девиц отступить. Впрочем, масло тоже скатывалось с гладкой корки, в которую превратилась такая безопасная обыкновенная с виду мазь. А что, если… что, если вовсе не получится снять?

Что, если теперь до конца дней своих Эвелина будет ходить вот таким… чудищем? Мысль сия была столь ужасна, что Эвелина тихонечко заскулила.

– Погоди, не торопись, – Калерия Ивановна развернула Эвелину к окну, и та зажмурилась, до того ярким был свет. – Сейчас разберемся… а нет, отправим кого к ведьме, которая тебе это продала.

Эвелина мысленно обругала себя.

Конечно.

Ведьма должна знать, как с этою бедой справиться. В конце концов, она виновата. И пусть с ведьмами дело иметь непросто, но… если пригрозить жалобой в госкомнадзор и ковен, то ведьма испугается.

Или нет.

Но всяко не захочет, чтобы слух пошел, будто бы она своих клиентов калечит.

– Позвольте, – лица коснулись мягкие пальцы. – Я такое уже видел… сейчас…

Эти пальцы скользнули по щекам, и прикосновение их Эвелина ощущала сквозь застывшую корку грязи. Это прикосновение вдруг заставило сердце биться по-новому, а рот совершенно позорным образом наполнился слюной, сглотнуть которую Эвелина не смела.

Она так и стояла, позволяя прикасаться к себе.

И как никогда прежде понимала свою несчастную матушку и несчастную бабку, которых всецело захватило это вот пугающее чувство любви к человеку, о котором они, как и Эвелина сейчас, совершенно ничего не знали.

Проклятье!

И…

– Будет неприятно, – предупредили ее. Когти же гостя царапнули шею, потянули, дернули и… Эвелина не завизжала лишь потому, что визжать со ртом, полном слюны, было презатруднительно. Лицо обожгло и так, что показалось, что это самое лицо вовсе содрали.

Правда, боль отступила весьма скоро.

Исчезло чувство скованности, и маска тоже… дрожащею рукой Эвелина коснулась щек и удивилась тому, до чего они гладкие.

– Да уж, – услышала она удивленный голос Ингвара. – На что женщины только не пойдут красоты ради…

Щеки были.

И нос.

И губы… и все-то было. Кроме бровей. Она дважды провела по ним, надеясь нащупать хоть что-то, но… кожа была гладкой до стеклянности.

– В следующий раз, – в руки Эвелине сунули что-то грязноватое, уже не зеленое, но бурое. – Вы брови не мажьте…

Комнатушка, доставшаяся Святу, была тесна и узка, она походила на пенал, стены которого оклеили старыми газетами. И от возраста листы пожелтели, края их отлипли и загнулись, отчего казалось, будто стены покрыты крупной хрупкой чешуей.

Здесь сохранились еще вещи прежней хозяйки, что было странно, конечно, но… Свят смахнул пыль с подоконника и переставил кувшин мутноватого стекла с одного угла в другой.

Присел на кровать, которая заскрипела и прогнулась, ибо была стара. От белья пахло сыростью и старческим больным телом. И запах этот въелся в ткань, а значит, придется менять.

Матрас надо будет прикупить.

И пару досок.

Нет, Свят мог бы и кровать новую себе позволить, но к чему? Здесь он недель на пару, а то и раньше справится, так чего ради тратиться?

Он попрыгал на кровати и встал. Поправил лоскутное, явно вручную шитое покрывало. Шагнул к шкафу, занимавшему едва ли не треть комнаты, и заглянул внутрь. Не то, чтобы рассчитывал найти что-то по делу, все ж старуха преставилась задолго до начала этой истории, и Святу несказанно повезло, что комнатушку не заняли.