Марина Эдуардовна повнимательнее вгляделась в полотно, особенно в большие ступни ног танцовщицы.

– Да уж-ж-ж! – оценочно прошептала она, вкладывая в нарочито-долгое жужжание антипатию к художественному объекту.

Изображение на холсте не вызвало у неё эстетического удовольствия, наоборот, оно давило и производило гнетущее впечатление. Героиня в сизо-коричневой пачке заставляла отвести глаза и никогда больше в сторону артефакта не смотреть.

– Давай сразу выбросим! – прямолинейно и решительно предложил супруг.

– Как-то неловко, Павлик, – возразила ему Мария Эдуардовна, с неприязнью глядя на картину.

– Что же тут неловкого! – воскликнул он в ответ. – Дома не оставишь, передарить никому нельзя – все её видели и запомнили, на дачу не отвезёшь. Остаётся выбросить.

– Нет, так нельзя, у неё же, наверное, есть художественная ценность, – засопротивлялась Мария Эдуардовна. – Лилька ведь не просто так, она что-то этим сказать хотела, что-то искала, выразить пыталась.

– Я не знаю, Маш. Ну какая в этой балерине ценность? А ты – Плюшкин, – сделал обобщающий вывод Павел Сергеевич, – вот почему ты никогда ничего не выбрасываешь?

– Прекрати! – пресекла давний спор Мария Эдуардовна.

– Зачем тебе твои школьные почётные грамоты? – вытащил из сундука старый аргумент ворчун Павел Сергеевич.

– Они тебе, что, мешают? – запальчиво спросила Мария Эдуардовна.

– Но зачем ты хранишь всякое барахло? – продолжал развивать любимую тему Павел Сергеевич.

– Грамоты – это память о детстве, – парировала Мария Эдуардовна и остановила препирательства. – Куда картину денем?

– В мусорник! – был категоричен Павел Сергеевич.

– А когда Лилька в гости придёт? Что мы ей скажем? – принялась размышлять Мария Эдуардовна. – Где картина? Подарила ведь! А мы её…

– Чем же она так ей насолила? – засмеялся Павел Сергеевич.

– Кто? – спросила Мария Эдуардовна.

– Балерина, – вздохнул он, взглянул на картину ещё раз и с отвращением даже как-то хрюкнул. – Нет! Смотреть невозможно. Давай я её на помойку отнесу!

– Нет! – вздохнула Мария Эдуардовна и горестно добавила. – Но деваться некуда. Придётся в спальне повесить – больше негде,

И поскольку в квартире не нашлось другого подходящего места для шедевра, картину с тучной балериной повесили в спальне.

Иногда по вечерам Мария Эдуардовна, нехотя бросив взгляд на висящее полотно, принималась вдумываться в идею и пыталась объяснить:

– Она, Паш, просто вызов обществу бросает. «Вот вы все хотите идеала и красоты на сцене, а для меня это тяжкий труд. И мне всё это надоело. И идите вы все лесом. Захотела – и растолстела. И улыбаться больше не могу. Делаю, что хочу и выгляжу, как хочу. И работа эта мне давно не в кайф».

– Ну-ну, – отвечал ей муж, стараясь не смотреть на картину.

Через месяц пригласили Лильку в гости и продемонстрировали балерину, с необъяснимой тоской взирающую на хозяйское семейное ложе.

Художница оценивающе окинула глазами дело рук своих и осталась довольна.

Спустя пару недель, пробудившись поутру и увидев висящую напротив него картину на стене, Павел Сергеевич простонал: – Я больше так не могу! Только проснёшься, глаза откроешь, а тут это чудище! Давай, Маш, решать. Лилька твоя свою мясистую балерину у нас уже видела, должна успокоиться. Сейчас встану и вышвырну её без разговоров!

Марии Эдуардовне тоже вконец надоели неопределённые мрачные пятна фона, землистое унылое лицо, вычурные складки жира на талии и синие ноги с чётко прорисованной тёмно-фиолетовой сеткой вен.

– У меня тоже настроение от неё портится, – согласилась она. – Сними, Павлик! Сколько можно! Я её куда-нибудь дену.