Всеми временно позабытый бывший комендант, а ныне призрак Петр Егорович неприкаянно бродил по кладбищу. Отчаянно хотелось выпить от этой безнадеги, но даже такая малость ему была недоступна. Из парка за оградой донеслись голоса. Призрак подлетел поближе и просунул голову сквозь решетку. Разговаривали Рорх и желтоватый, похожий на китайскую лягушку целитель.

– Вот завтра и уедем, – рассказывал личу фрогон. – Я за Марией Спиридоновной буду наблюдать, а вы сами у себя показания состояния снимайте, вот ключ от лаборатории. На столе в журнал запишите. Если изменения слишком быстро пойдут, то вызывайте.

– Конечно. Надеюсь вам, профессор Бяо, понравится у демонов. Алхимик у них, конечно, чудак редкостный, но энтузиаст своего дела. Да и за Марьей присмотр нужнее, чем за древним личем. – Он тихонько засмеялся. – Я как-нибудь справлюсь. Смотрите не приведите молодую жену, демонессы – они такие.

– О, это скорее удел Кронова. Не думаю, что среди тамошних дам найдутся любительницы мужчин моей расы, – тоже хихикнул фрогон в ответ.

Петр Егорович смотрел вслед удаляющимся профессорам. Значит, эта бабушка-девочка уезжает к демонам, и не одна. Призрак задумался. Наверняка она возьмет с собой своих крылатых подпевал, всех трех. Это, конечно, хорошо, но тут останется еще тупой тролль, пара профессоров и пустошник. Пустошника он как-то опасался. Лысый парень в татуировках вызывал в нем неприятные воспоминания о работе в 90-х. А кстати, что-то он нигде не видел домового. Маленький бородач был безобидным добрейшим существом и вполне приемлемым собутыльником. А уж информированным обо всем он точно должен быть. Петр Егорович решил поискать Пантелеймона.

Привидение пролетело по дорожкам парка, но зимний парк был пуст. Слетало в главный корпус и, вылетев, заметило маленькую фигурку в светло-желтой шубке и ярком золотистом платке, идущую к бытовому общежитию. Лизавету – а это была именно она – Петр Егорович не любил. Во-первых, он считал, и не без оснований, что она сильно много о себе мнит и воображает. А во-вторых, она пренебрежительно относилась к некромантам, унижала Пантелеймона и язвила самому Петру Егоровичу. Но спросить всё равно больше было не у кого.

– Лизавета, ты Пантелеймона не видела? – Беспалов, не подумав, что домовушка не знает о его «воскрешении», догнал девушку.

Услышав смутно знакомый голос, та обернулась и с вытаращенными глазами и открытым в беззвучном крике ртом шлепнулась на попу прямо в снег у тропинки. Привидение, может быть, и позабавила бы эта ситуация, но сведения ему нужны были срочно. Поэтому, не придумав ничего лучше, он продолжил, попытавшись достучаться до Лизаветы:

– Так ты знаешь, где мне Пантелеймона найти? Невежливо молчать, когда тебе задают вопрос!

Наконец, видимо придя в себя, она захлопнула рот и, подскочив из сугробика, разозленная своим испугом и замешательством, стала высказывать всё, что думает касаемо ситуации.

– Это ты мне еще о вежливости будешь говорить! При жизни от тебя толку не было, и померев приперся в не пойми каком виде меня пугать! Пантелеймона он ищет! А домовик-то ваш теперь не пьет, так что зря ищешь. Наверное, опять с какой-нибудь гномкой загулял, ничему его жизнь не учит! А ты раз не мертвый такой, то хоть приведи себя в приличный вид. И голубой – это цвет артефакторов, так что не имеешь права ходить так в академии. Меняй цвет! – Лизавета распалялась всё больше. – Так и наши цвета присвоишь скоро! Думаешь, раз просвечиваешь и помер, то можно правила не соблюдать?!

От дальнейшей словесной порки по поводу присваивания цвета призрака спас вывернувший им навстречу с боковой дорожки Пантелеймон. Домовой был явно доволен жизнью: ему сообщили, что бабуля вернулась. Он шел по дорожке, крутя тросточку и взбивая ей небольшие кучки пушистого снега на обочинах.