На счастье, в какой-то момент дрель заработала хорошо, даже очень, послышалось сырое шипение, и работа была закончена. Пар, на секунду поднявшийся от Пашкиной ягодицы, сбился в плотное облачко, которое тут же прицепилось к скафандру. Облачко уплотнялось, сгущалось и съежилось, наконец, в снеговую пылинку.

Человек встал и, распрямляясь, почувствовал, что температура продолжает пикировать. Небо быстро утягивалось в воронку уходящей в бесконечность трубы.

Человек спешно пересек вырубку и начал уходить в лес. Он шел напролом, обходя лишь большие деревья и ломая подлесок. Хрупкие, как белые кораллы, кусты молодого ельника еще в воздухе рассыпались на мелкие части. Человек спешил в клубах мелкой, быстро падающей вниз снежной пыли, оставляя за собой сзади длинный черный тоннель, и уже приближался к той зоне, где холод был меньше и в воздухе снова висела относительная теплая туманная мгла. Зацепившись ногой за кочку, он упал на одно колено. Молодая высокая береза, за которую машинально он ухватился, от удара распалась на три неравные части, и самая верхняя, повиснув на мгновение в воздухе, отвесно скользнула вниз и ударила человека по голове.

Остряки в уезде шутили, что событиями здесь могут считаться две аналогии. Первая – потоп в музее. Это когда самим экспонатам приходится убирать воду и сушить помещение. Вторая – пожар в заповеднике, где звери и птицы сначала вместе тушат пожар, а затем занимаются лесопосадками.

«Пожар в заповеднике» было написано на крупном мощном лице комбыгхатора, и это подтверждал клубящийся по комнате дым.

Если бы дым был существом мыслящим или имел начатки нервной системы, он субъективно должен был испытывать дискомфорт – от постоянного пребывания в четырех стенах с девяти до шести все пять будничных дней, с понедельника по пятницу. Но комбыгхатор считал эти дни рабочими, хотя под работой подразумевал только сосредоточенное раскуривание трубки, что он делал с периодичностью спящего и просыпающего вулкана. Дымовые выбросы каждый раз надолго зависали под потолком, будто наткнувшись на температурный клин атмосферы, но потом начинали остывать и расслаиваться. Сначала дым созерцал клочковатую пыль на шкафу, потом, спускаясь, садился на голову комбыгхатора, и она еще какое-то время выглядывала оттуда, как вершина горы из пелены облаков. На уровне стола дым снова оживал, потому что и человек был все-таки жив. По крайней мере, он дышал и этим обеспечивал минимальное движение воздуха в помещение.

Сейчас комбыгхатор дышал гневно и тяжело. Он был убит.

Еще ни один посетитель не имел совести нарушать послеобеденную работу его великого мозга. Еще один посетитель не смел стоять у него за спиной и смотреть через плечо. С другой стороны, еще никакой посетитель не выдерживал в комнате великого человека долее двух минут. Если не был снабжен автономным дыхательным аппаратом.

– Извините, – сказала Теся, когда прошло пять минут, а на столе по-прежнему лежало ее заявление о продлении рабочей визы. – Можно я тоже закурю?

Спина комбыгхатора по-прежнему выражала совершеннейшую убитость.

– Извините, – повторила Теся. – Тогда я покурю у дверей. Открою двери и буду дуть в коридор…

Через паузу на спине комбыгхатора шевельнулась лопатка.

Теся вышла из спины комбыгхатора, двинулась к дверям, но потом решительно развернулась, прошагала к окну, повернула обе ручки фрамуги и рванула створку на себя. Сверху посыпались куски поролона и ваты, бабочкой затрепетала на сквозняке белая заклеечная лента, внутрь комнаты хлынуло лето – первое, уже теплое, но еще весеннее лето. В прогретом воздухе она безошибочно уловила легкий тон холода, идущий от земли, как оттенок духов другой женщины, которая опытней и мудрее. Дальний лес был прорисован по горизонту, словно выщипанная и подведенная бровь. На миг ей тоже захотелось почувствовать себя хозяйкой. Хозяйкой своей судьбы, своего дома, семьи. И захотелось найти какую-нибудь тряпку и начать немедленно отмывать эти вышедшие наружу из-под грязного весеннего снега поля, дороги и улицы, крыши соседних зданий, даже серую хвою голубой ели, достающей макушкой до третьего этажа. А потом она задумалась, какой же это все-таки большой труд, и тогда ей захотелось стать ливнем, настоящим весенним ливнем, дождем, дождем-шваброй, дождем-щеткой, дождем-мочалкой, но снова подумала о том, что делать в доме уборку не самое любимое ее дело…