"Хорошо, что хоть звонка дождались", – подумала Ирина. Отвлекшись на секунду, она пропустила кульминационный момент художественного творчества близнецов: Витя вылил на Митю грязную воду из пластмассового ведерка, в котором братья полоскали кисточки.

Митя громко засмеялся, раззявив большой слюнявый рот. Наплевав на дипломатию, Ирина сгребла братьев-авангардистов и потащила умываться.

Пока техничка убирала класс, Ирина терпеливо ждала, вежливо поддерживая беседу со словоохотливой женщиной. Когда та, гремя ведром и немелодично напевая, двинулась в соседнее помещение, Французова заперла дверь и торопливо направилась в сторону учительской, мысленно моля небо о том, чтобы не столкнуться там с завучем начальных классов Александрой Александровной. Александра Александровна была такой же нескладной, как и ее неудобопроизносимое имя. Хотя пятый "Г" уже год как перестал относиться к начальной школе, суровая Александра была единственным человеком, способным хотя бы временно обуздать братьев Гороховых.

Могло, конечно, выйти так, что Александре еще не доложили о высоких достижениях близнецов на ниве изобразительного искусства, но Ирина почему-то в этом сильно сомневалась. За пять лет у нее сложилось стойкое убеждение, что в школе действует широкая агентурная сеть и обо всех происшествиях администрации становится известно едва ли не раньше, чем они случаются.

Некоторые учителя полушутя поговаривали о системе прослушивания. Это, конечно, была чистой воды паранойя, но Ирине запомнился случай, когда посреди урока у нее в классе под потолком вдруг ожил один из динамиков давно не работавшей стереосистемы и голос директора приказал ей немедленно зайти к нему в кабинет. Хотя Ирина и не разбиралась в электронике, ей почему-то казалось, что наладить двустороннюю связь не намного сложнее, чем одностороннюю.

Ее опасения оправдались на все сто процентов – Александра не только была на месте, но и, более того, занималась прочисткой мозгов одному из близнецов.

Второй – судя по залитой грязной водой рубашке, это был Митя – безучастно слонялся по коридору. Из кабинетика завуча, расположенного в глубине учительской, раздавались металлические вопли Александры.

Ирина невольно прислушалась и вздрогнула: выражений, которые доносились сквозь неплотно прикрытую дверь, наверняка не было ни в одном словаре. Как ни странно, Витя (или все-таки Митя?) что-то говорил в ответ – похоже, огрызался. Ирина про себя позавидовала такой храбрости. Впрочем, он ведь был умственно отсталым. Безумству храбрых поем мы песню… А также храбрости безумных.

Ирина бесшумно, на цыпочках подошла к стенному шкафу и сняла с вешалки свой плащ.

Учительская, к счастью, была безлюдна, что избавляло ее от необходимости поддерживать пустые разговоры, которых она не любила. Точнее, как и всякая женщина, она обожала поболтать, но разговоры в учительской почему-то всегда нагоняли на нее смертельную скуку. Ирина не любила школу – не детей, а именно школу, с ее косностью и возведенной в ранг добродетели нищетой, с невежеством и ханжеством, всегда оставляющими за собой последнее слово. Ей было жаль бросать детей, но она понимала, что долго так продолжаться не может – либо она уйдет, либо ржавая разболтанная мясорубка народного образования перемелет и ее, превратив в автомат, из урока в урок с умным видом изрекающий прописные истины, бывшие в ходу при царе Горохе. Ее молчаливый бунт был изначально обречен на поражение, и она это знала. Система работала на репродукцию не задающих вопросов исполнителей. Сильные уходили, умные спивались, самые сильные пытались изменить систему и тоже в конце концов либо спивались, либо уходили, большинство же учителей продолжали работать, не ведая, что творят, и не замечая собственного убожества.