Арчи любил нежиться на солнце – лежать на нагретом ковре с закрытыми глазами и делать вид, что его тут нет, что он сам ковер, и что мир застыл, замер давным-давно, просто никто об этом не знает и продолжает куда-то бежать, торопиться, а можно же просто лежать здесь, на ковре, как он, и ждать, что однажды все прозреют и поймут, что торопиться некуда и гораздо лучше греться под солнцем.

В глазах Арчи Васька порой видел вселенскую мудрость, а порой – черную-черную тоску. Он не знал, по чему тосковал Арчи – по матери, которую не знал. По тому, что солнце слишком высоко, и он не может греть пузо прямо на его поверхности. Или по тому, что это самое солнце зимой выглядывало всего на полчаса, а затем закатывалось, будто его и не было, и будто в насмешку озаряло зимнее небо розово-желтым закатом и пропадало. Арчи вздыхал и снова ложился, дожидаясь солнца.

Васька любил лежать вместе с ним на ковре. Казалось, что пушистые бока Арчи – это корабль, покачивающий его на волнах персидского моря, и они куда-то дрейфуют в тишине и звоне тикающих часов.

Тик-так, тик-так.

Время растягивалось в густую замерзшую сгущенку только из холодильника и оседало хлопьями пыли, кружащейся в воздухе, на поверхность персидского моря. Арчи вздыхал по чему-то, Васька тоже вздыхал с ним за компанию, постигая вселенскую мудрость. Они вместе ждали солнца.

Однажды вечером Васька узнал о конце света. Мама с папой обсуждали дела и сообщили о нем как-то просто, между скидками в магазине на молоко и завтрашнем дожде, словно это совсем не важно. По мнению Васьки, о конце света надо было сообщать совсем не так: о нем должны раструбить по радио, по телевизору, по всем новостям и чтобы обязательно у метро стоял человек, который громко рассказывал каждому выходящему, что он скоро умрет от кометы, что мчалась на Землю.

Васька, прознав о конце света, всю ночь ворочался и с утра первым делом начал к нему готовиться: прежде всего, вытряхнул копилку и подсчитал свои средства на выживание. Выходило всего пятьдесят рублей, потому что о конце света Васька узнал сразу после Нового года и успел уже потратить все свои подаренные деньги на игрушки и прочую ерунду. Теперь это, конечно, казалось катастрофой. На пятьдесят рублей Васька мог уехать на автобусе в один конец и вернуться обратно. Но один, без мамы с папой. Да и куда ехать? Васька не знал, где именно будет конец света: на его улице или же во всем городе? Мама с папой обсуждали конец света дома, значит, дело касалось их квартиры точно, а раз квартиры, то зацепит и остальной дом, и наверное даже Никиту в соседнем подъезде.

Васька решил, что раз уж Никита тоже пострадает от конца света, им следует объединить ресурсы. Он прокрался на кухню, пока все спали в воскресное утро, и позвонил Никите. Трубку сняла его бабушка.

– Баб Нина, это я, Васька, – сказал он заговорщицким шепотом. – А Никита уже проснулся?

– Еще нет, Вась, – сказала бабушка Нина, и Васька услышал, как на плите что-то шкворчит и фыркает. Наверное, баб Нина готовила завтрак и совсем, бедная, не подозревала, что скоро ее блинам, как и ей придет конец. Васька ненадолго задумался, но решил все же пока ей не говорить, чтобы не пугать. У баб Нины сердце было слабое, он слышал, как папа Никиты об этом говорил, когда ругался на Никиту. Лучше Васька сначала все разведает, а потом вернется к баб Нине с проверенной информацией.

– Тогда… как проснется, пусть сразу же позвонит мне, – сказал Васька. – Скажите ему, что это дело чрезвычайной важности. – Он даже выпучил глаза, но баб Нина этого видеть, конечно, не могла, а потому не поняла всю важность доверенной на нее миссии. Она пробурчала что-то и повесила трубку.