Вместе с Булгаковым в Ботлих вошло 132 человека, полбатальона (в батальоне было 260 человек). Из техники в основном «гусянки»[3], которые шли в голове колонны. Огневые средства: две БМД, пара минометов и зенитная установка. Все остальное, включая приданную батарею 122‑миллиметровых орудий из Буйнакской бригады, застряло на перевале.

– Уже было ясно, что ночью технику по серпантину мы не спустим, – продолжает Булгаков. – И я принял решение: то, что осталось наверху, должно ночевать там, а с рассветом начать движение. Силами, прибывшими в район назначения, – их было немного, – занять оборону. С нами действовал еще отряд спецназа, я выслал его к Рахате, на высоты. Вертолет, на котором я летал вдоль маршрута, посадил недалеко от командного пункта, на площадку, а сам находился на НП.

Через радиостанцию «Барьер» (космическая связь) Булгаков вышел на НГШ (Квашнин в те дни работал допоздна), доложил: «Товарищ начальник Генерального штаба, половина пришла, а половина осталась на перевале, в трех часах хода». Квашнин: «Сегодня ты должен как раз занять район. Что докладывать министру обороны?» Булгаков: «Докладывайте реально, как есть».

– Я так решил потому, – поясняет мне Владимир Васильевич, – что если ночью техника пойдет по серпантину, можно столько дров наломать. Из местных милиционеров подобрал пять опытных водителей и поставил им задачу: с рассветом, а в горах в начале четвертого уже светло, начать спуск техники и, таким образом, часам к восьми, ну максимум к десяти, все должны были быть на месте…

«Хорошо, – сказал Квашнин. – Я пошел к министру, потом тебе перезвоню». Через некоторое время НГШ вышел на Булгакова и сообщил: «Министр утвердил это решение – решение хорошее. Не будем ночью дергать людей. Но и сам, смотри, не расслабляйся, боевики могут в любой момент появиться».

Переговорив с Квашниным, Булгаков еще раз проверил, как десантники заняли оборону. Затем заму командира 7‑й воздушно-десантной дивизии (вдд) полковнику Павлову поставил задачу: «Держи все под контролем. И чтобы никакой самодеятельности…»

Было уже далеко за полночь, когда генерал Булгаков лег спать в кунге радиостанции. Но не успел глаз сомкнуть, как почувствовал, что его кто-то будит.

– Просыпаюсь, – продолжает Владимир Васильевич. – На часах четыре утра, начало пятого. Смотрю, уже светает. Начальник радиостанции – он будил – докладывает: «Товарищ генерал, на вас выходит Генштаб, Квашнин, срочно требует к аппарату». А аппарат вот он, рядом. Беру трубку. Квашнин: «Слушай, тут прошла информация, что в Рахату уже пришли». Я говорю: «У меня там, наверху, сидят спецназовцы, от них пока информации нет. Сейчас проверю и доложу». Квашнин: «Разберешься и доложишь».

Булгаков вышел на спецназовцев: «Как у вас обстановка?» «Все тихо», – ответили они. Позвонил начальнику райотдела милиции (накануне Владимир Васильевич приказал в милицию пробросить телефонный кабель), спросил: «Что у тебя по Рахате?» Тот: «Все тихо, но почему-то поселковое отделение милиции не отвечает». Булгаков: «Разберись, доложи». Затем вышел на НГШ: «По тем данным, что сейчас быстро собрал, все тихо. Но у меня вертолет рядом стоит, я с вашего разрешения сейчас пролечу в сторону Чечни – над Рахатой, Ансалтой – посмотрю, что происходит». Квашнин: «Давай, прилетишь – доложишь».

– Поднялись в воздух и долетели до границы с Чечней, – продолжает Булгаков. – Посмотрели дороги, Рахату, Ансалту. Вершины гор уже сверкают в лучах солнца, а внизу – дымка, полумрак. В это время уже заканчивается намаз, люди должны выгонять скот на выпас, а тут, гляжу, в селах никакого движения, будто все вымерли. Возвращаемся, я докладываю НГШ: «Облет сделал. Все тихо. Но почему-то нет связи с милицией. Сейчас разбираюсь. Это раз. И, во-вторых, везде тихо, жители не выходят на улицу, не выгоняют скот на пастбище». Квашнин: «Ну, давай, еще раз пролети, посмотри, доложишь. Потому что мне надо докладывать обстановку министру и президенту. Тут ажиотаж уже начинается».