– Это как?

– Первый раз.

При упоминании имени, которое Иван Григорьевич всегда помнил, сердце его дрогнуло. В школе он сидел с Настей за одной партой. Ко всем ребятам она относилась ровно, никого не выделяла, в том числе и его. Был у нее, как тогда ему казалось, один недостаток: она совершала поступки, за которые от взрослых получала взбучку. Она могла сманить ребят в кино, когда по расписанию был урок физкультуры. Тогда в городе шли трофейные фильмы, все больше про Тарзана. Однажды – припомнился и такой случай – собирали металлолом. Вместо того чтоб ходить по дворам, она увела ребят в дачный поселок и на даче директора «почтового ящика» нашла титановые трубы. В то время за такие трубы людей отдавали под суд. Уже возле школы ребят задержали, увели в милицию, и там взяли с них подписку, что никаких труб они и в глаза не видели. Все вроде обошлось, но классный руководитель Елена Марковна Шульц с инфарктом слегла в больницу, и целых три месяца у них не было немецкого языка.

«Настя ездила в Одессу! Не поверила, что меня зарезали. Надеялась, что я объявлюсь». Иван Григорьевич мысленно прикинул, где он тогда был и что делал. Когда ей было двадцать семь, он уже был женат. Такое было решение Центра.

– Настю давно видел?

Пухлые губы Славка Тарасовича растянулись в улыбке. В этот момент он был похож на сома, вытащенного из днепровской воды.

– Хочешь встретиться? Что ж, дело житейское… А видел ее не раньше, как на той неделе. Наведывалась в мэрию.

– Говорили?

– О чем?

– О чем говорят школьные товарищи? Ваня, она уже старуха. На пенсии. А пенсионеры на нас, демократов, смотрят, знаешь как? Вся вышла твоя Настя. Ничего путного от нее уже не услышишь… Ты вот плавал, жил в свое удовольствие.

– А вы что тут, разве не жили?

– Смотря кто… Я, например, жил и живу.

По-монгольски припухшие глаза мэра пьяненько блестели: действовал коньяк, который он подливал себе в кофе.

– Я живу, – хвалился он, – потому что раньше других перестроился, так сказать, перестроил свое мышление. Для рынка. Хотя лично для меня что рынок, что базар – одна хреновина. А вот мой батько, как выбрал в молодости одну магистраль, так и дует по ней без оглядки. И ладно бы сам, в гордом одиночестве, а то собрал вокруг себя целую армию пацанов и воспитывает их на совковых премудростях.

– А совки, это кто?

– И впрямь ты с Нового Света. – Славко Тарасович встал, чтоб лучше видеть собеседника. – А совки – это, Ваня, граждане прошедшего времени.

– И много их у вас?

– Да, считай, почти все. И все из ВПК. Процентов пять обслуживают инофирмы. Эти, конечно, живут. Остальные – однодневки: что схватят – то и слопают, что украдут – то и пропьют. В нашем городе, Ваня, жуткая безработица, а пьют, как перед погибелью.

– Может, без «как»?

– Ты прав. Мы учили с тобой диалектику: все старое отмирает. Но отмирать оно очень даже не желает. Взять хотя бы моего батька, его пацанячью армию…

Об отце, о его необычной армии Славку Тарасовичу говорить не хотелось. Это чувствовал Иван Григорьевич, и он настаивать не стал.

А тот уже философствовал о выживаемости.

– Нам, Ваня, не дадут пропасть западные инвесторы. С их помощью Украина возродится. Хочется надеяться, что мы, украинцы, создадим свою державу. Вернем свои земли, ту же Россию. Кто умно изучает историю, тот знает, что это часть Киевской Руси. А Русь-то – Киевская! Улавливаешь?

– А как же язык – русский или украинский?

– Русский язык, Ваня, это восточный диалект украинского.

– А белорусский?

– Северный диалект.

Иван Григорьевич принял философию мэра как игру.

– Тогда что же получается, что польский – это западный диалект украинского?