За полтора часа езды успокоился и уже сам удивлялся своей ненависти к командиру дивизиона.

Да нормальный командир дивизиона. Ну, туркмен… Цивилизованный и образованный. Не то что бойцы-туркмены – сразу видно, что они с пустыни и простые дехкане. И никогда не подымутся выше своего аула. А наш подполковник нормальный артиллерист и как командир дивизиона на высоте и не выбивался из общего ряда командиров дивизиона. Он дослуживал в Германии и через год собирался уходить на пенсию. Как у любого офицера у него были свои «примочки», над которыми подчинённые, как правило, доброжелательно посмеиваются. Так у него было любимое слово – «сэндвич», которое он использовал в разных ипостасях. Но больше любил его есть. Так он запросто мог оборвать офицера, заявив: – Хорошо, я сейчас съем сэндвич и подумаю над этим вопросом… – и доставал. В зависимости от обстоятельств, либо из ящика своего стола, либо из полевой сумки здоровенный бутерброд с колбасой и ел его. Или в лагерях мог пройти на ПХД и попросить повара: – Ну-ка сооруди мне, сынок, сэндвич… – и боец на огромный кусок хлеба выкладывал толстым слоем тушняк. Поэтому, когда мы были в настроении, то доброжелательно говорили: – А вот наш «сэндвич»…

А когда были в гневе или в не хилом возбуждении, вспоминали национальность и к слову «сэндвич» припечатывали: – Саксаул… Ёкарный бабай…

А так – Да… нормальный командир. Но всё-таки… С «небольшой передачкой» он хорошо нагрел меня.

Придя, за время поездки в поезде, в окончательное отпускное настроение, бодро вышел на перрон Дрезденского вокзала. Но здесь меня ждал досадный сюрприз. Мне парни говорили: – Ты на вокзал приедешь, а там зал для советских отдельный и спокойно вещи можно оставлять и погулять по городу до поезда…

А тут зал есть, но, блядь, он закрыт. Да ёп…паный… Что за невезуха… Ну, куда теперь? Зал откроется через два с половиной часа и теперь что ли с тремя чемоданами и баулом ползать по вокзалу? Был бы один, да с двумя своими чемоданами… Куда-нибудь бы пристроил и был свободен.

– Да пошло оно на хрен…, – быстро, по военному, раздражённо, а также безбашенно махнул про себя рукой, бросил посередине прохода свой и командирский багаж и спокойно. Конечно, не совсем спокойно, но побрёл в сторону вокзального ресторана. Я уже знал, что в Германии не воруют. Как немцы говорят – У нас, в Германии, замки появились, когда вы, русские, нас захватили. А месяц назад я сам был свидетелем честности одного немца. Месяца три до того, зашёл я с покупками в один небольшой магазинчик. Купил какую-то там мелочёвку и ушёл. И уже в общаге обнаружил, что где-то «посеял» небольшой, но красивый фотоальбом с видами нашего города. Ну… потерял, так потерял. Что теперь поделать? А месяц назад забрёл я в этот магазинчик и немец, хозяин магазина, кинулся обрадованно ко мне. Что-то радостно лопочет. Пока не стал совать мне альбом. Я уж забыл про это, а он помнил, хранил и ещё извиняется, что целофан на обложке чуть надорван – Ребёнок, мол, чуть подпортил....

Вот я и пошёл. Перекусил жаренной курицей в вокзальном ресторане и не спеша побрёл в сторону дворцового комплекса «Цвингер», где располагалась картинная галерея и где я забыл и про чемоданы и про отпуск тоже, стоя разинув рот перед потрясающей картиной Рафаэля «Сикстинская Мадонна». Сколько раз смотрю на неё и столько раз тону в её глазах. Не знаю, как на других она действует – но я всегда тону, даже не сопротивляясь. Огромных размеров… Где-то три с половиной метра на два… И сюжет банальный Мадонна с младенцем на руках. Но всю эту картину освещают живые глаза Мадонны. Я, когда первый раз увидел – так и замер, простояв напротив картины около часа соляным столбом.