Боролся изо всех сил, из всех своих умений. Но занял только третье место. Для такого новичка, как я, это было, конечно же, большое достижение. Но мне хотелось быть первым. И особенно досадным было то, что ребята, которым я проиграл, ни в чем меня не превосходили. Ни в силе, ни в хитрости, ни в опыте. А вот ведь, выиграли. Почему?

Ответ на этот вопрос я нашел позже. После того, как на одной из тренировок сломал ребро. Пришлось сидеть дома. Было время подумать. Я перебирал в памяти случаи травм знакомых мне ребят, известных спортсменов. Глядел в окно и размышлял над тем, что мой случай – это еще очень ничего: ребро заживет достаточно быстро. А ведь бывает так, что человек полжизни потратил на тренировки, а потом одна серьезная травма и он – никто. Ничего, кроме борьбы, не умеет, а ею уже заниматься не может вовсе.

Мне стало жутко от возможности такого финала. И подумалось, что я не из тех, кто будет продолжать спортивную карьеру, несмотря на риск получить серьезную травму. Да, борьба не была для меня делом всей жизни. Я вполне мог переключиться на что-то другое. И вот тут-то до меня дошло, почему занял лишь третье место, почему проиграл на соревнованиях тем ребятам. Конечно, мы были одинаковы и по силе, и по умениям. Но у них было больше желания. Они именно жили борьбой. А я-то, оказывается, по-прежнему жил непонятно чем.

Ребро мое срослось… Но в секцию борьбы я уже не вернулся. Мама, видимо, обеспокоенная моей борцовской травмой, предложила:

– Может, тебе каким-нибудь искусством заняться?

А что? Если к спорту я охладел, то вполне стоит попробовать себя в искусстве. В школьном хоре меня развернули с порога:

– Слух у тебя вроде бы есть, а вот голос… Впрочем, не переживай: в таком возрасте голос может измениться, так что заходи года через два…

Но не мог же я и в самом деле ждать два года. А если мой голос вообще не изменится? Или изменится в худшую сторону? Пошел в кружок рисования. Туда брали всех желающих. Однако не все там долго задерживались. Преподаватель был строг необычайно и рисовать, что хочется, не позволял:

– Сначала научитесь правильно карандаш в руках держать.

Он все время заставлял нас рисовать кувшины. А они у меня выходили кривобокие, уродливые. Когда же, наконец, перешли к животному миру, то оказалось, что и здесь мне радоваться нечему. Животные у меня тоже не получались. Соседка запросто рисовала даже кенгуру, жующего морковку. А мои слоны походили на больных бездомных собак, которым кто-то оттянул носы и прищемил лапы. Преподаватель только вздыхал, глядя на них. Наверное, этих собак ему было жалко больше, чем меня. Иначе бы он не докапывался постоянно:

– Мамонтов, где ты видел фиолетовую корову?.. Ну, полюбуйтесь на Мамонтова – раскрасил облака в полоску…

Когда же он ехидно поинтересовался:

– А солнце у тебя почему зеленое? Оно что, мхом поросло?..

Я пробурчал:

– Мохом…

И перешел в фотокружок. Там оказалось веселее. Руководитель кружка разрешал нам снимать все, что захочется. Я щелкал аппаратом налево и направо. Фотографировал маму, чистящую картошку. Отца, сидящего в кресле. Голубя, клюющего крошки на подоконнике. Пацанов, гоняющих мяч. Девчонок, прыгающих по «классикам». Учителей, стоящих у доски.

С гордостью вывалил я на стол руководителя кружка несколько десятков своих первых фотографий. Он долго-долго рассматривал их, потом вздохнул:

– Технику ты, Сережа, похоже, освоил, а вот с творчеством у тебя пока не очень.

– Как так, – не поверил я.

Руководитель кружка объяснил:

– Ну что интересного в твоих фотографиях? Кто на них еще обратит внимание, кроме тебя и меня? Мы же говорили об этом на наших занятиях: нужно снимать так, чтобы люди, мельком взглянув на твою фотографию, задержали на ней свой взгляд и как-то отреагировали: задумались, улыбнулись, нахмурились…