Единственной светлой нотой на этом вечере был торт, и в самом деле великолепный, нежный и с натуральными ягодами.

– Только не надо нас провожать, я вызову такси, – гневно прошипела Соня, не сумев увернуться от рук бывшего мужа, накинувших ей на плечи куртку. – Довольно вранья и притворства!

– Я не доверю свою женщину и дочь незнакомому мужику, – в ответ зло шепнул мужчина. – Мало ли какие маньяки ездят. Да и тебе, моя дорогая, доверия мало.

– По-твоему, я вешаюсь на всех без разбора?

– Ну, видимо. Учитывая, сколько набросков голых тел я видел…

– Это всего лишь искусство! Как оно связано с моей нравственностью?

– Прямо связано, Софья. Ты на них смотрела. Признайся, тебе это нравилось – глазеть на обнаженных мужиков?

– Очень нравилось, Кошкин, – устало ответила Соня, подхватывая руку дочери. – И развелась я с тобой для того, чтобы заниматься этим как можно чаще. Все, прощай, мы дойдем сами. Иди вон… Катю проводи до дома. Ей на другой конец города.

– Мне наплевать на Катю, а на вас с Лесей нет. Садись в машину, Софья, и прекрати эту истерику!

Никакой истерики у Сони не было, во всяком случае, пока. А вот Борис уже опасно повышал голос, и вышедшие вместе с ними из подъезда друзья Альбины Виленовны уже начинали оглядываться.

Пришлось садиться в машину, проигнорировав нагло открытую пассажирскую дверь на переднем сидении, усаживаясь на максимально возможное от водителя расстояние.

Какой отвратительный день! Ее теперь еще и укачивало, и плотный ужин просился обратно, отвечая городским ухабам и дворовым кочкам.

Соня ненавидела теперь все и вся: и Бориса, и его мать, и салаты, и местные дороги, и куклу эту мерзкую, что Леся не выпускала из рук. Ни к одному подарку матери она, кажется, не относилась с таким трепетом.

– Я буду с ней спать, – заявила девочка, и Соне со страшной силой захотелось вырвать у нее из рук куклу и выкинуть в окно. Не подозревая о буре в душе у матери, Леся нежно продолжила: – Попрошу бабушку Таню связать Кате зимний костюмчик, ей же холодно!

А ведь Леся никогда раньше не одушевляла игрушки!

Ревность.

Соня хорошо знала это чувство. Когда-то она ревновала мужа, потом дочь, не позволяя никому брать ее на руки. Пережила, научилась делиться, усвоила, что такие дети, как Леся, принадлежат целому миру. Ну, или весь мир принадлежит им. Но сейчас она вновь ревновала, теперь уже к этой проклятой кукле. Знала бы, что дочка вот так отреагирует – завалила бы ее куклами, самыми разными.

Никудышная она все же мать!

С этими мрачными мыслями Соня поднималась в лифте домой.

Зато, глядя на ее недовольное лицо, Борис даже не заикнулся о том, чтобы зайти на чай или забрать какие-то свои вещи. А ведь хотел, и она это чувствовала. Но, кажется, вовремя вспомнил, что даже мягкая и уступчивая Соня может выйти за рамки пределов терпения.

Один раз он уже довел ее до этой грани, и она сорвалась, теперь нужно было дать ей успокоиться.

Все это Борис говорил бывшей жене не раз и не два. Он был твердо уверен: она простит, одумается, придет в разум.

Соня порой испытывала подобное искушение: так просто было подчиниться и вернуться под теплое крылышко, где не надо ничего решать – все решат за тебя, где не нужно думать, мечтать и творить. Просто делать то, что от тебя ждут, и будет награда. Как собачку ее Борис дрессировал. И сейчас тоже пытается. Только пряники кончились, в ход пошел кнут: угрозы отобрать ребенка, не давать денег и прочее. Интересно, что дальше? Попросит освободить квартиру, купленную вообще-то еще до брака с Соней? А почему бы и нет? Если Катя сможет его заполучить, надо же им где-то жить? Вроде как, дочь маминой подруги своей жилплощади не имеет, где-то снимает…