Так позволь же мне воспроизвести твои мелодии.

Так спи же, дитя мое, усни. Усни мирным сном вуали рёва турбин и мягкой перины скрежета несмазанных и перетирающихся о треб шестерней… Спи-спи, малыш, ибо сколько раз тебе повторять, что инженеры не рассказывают сказки, – они их сочиняют для начальства, чтоб хоть немного приоткрыть завесу тайны над принципом работы нового изобретения, и для людей, столь далеких от технологий, что болт от гайки не отличат.

Закрой глаза под мерный стук молотка и шипение сварочного аппарата, под треск магнитных рульетов и левитационных фольгированных ониксов, под шепот конвейерных лент армированного льда и лазерной установки для закрепления полимерных скоб, – под мелодию и симфонию рабочего верстака, над коим в свете мигавшей и давно перегоревшей, не раз починенной лампы склонился последний оставшийся в замершем городе инженер, обитавший в приюте теней прошлого, обречённый слушать их шепоты и заунывные стенания, видеть их смутные силуэты и ловить кремниевыми шарнирами лишь ускользающий шелк их присутствия, довольствующийся малым и продолжавший кропотливую и бесконечную работу над никому уже не нужным артефактом. Озеленитель, спаситель людей в радиоактивных и безжизненных Пустошах, что мог бы все изменить, что мог бы вернуть изувеченные останки былой роскоши и великолепия Природы, обращенные в техногенные отходы и не перерабатываемый мусор, непригодный ни для жизни, ни для смерти, ни для человека, ни для автоматона… что мог бы помочь мне уснуть.

Уснуть и отыскать тебя.

«Спи, мое дитя, усни,

Полынью скованы следы.

И ищи их не ищи,

Тропу обратно не найти, -

Погасли в доме огоньки»

Спи же, мое дитя, усни. В отблеске тритиевых колб, что были аккуратно разложены в приоткрытом ящике рабочего стола, вновь на краткий и едва ощутимый для простого человека миг мигнула и угасла сигнатура быстрого и неутомимого, распаленного вечным голодом и алчностью пожнать любой проблеск света, тусклого и блеклого, существования потусторонней жизни, нашедшей свое незыблемое и едва ощутимое пристанище в Приюте вечных теней и дымчато-серого сумрака, стелившегося химическими клубами водянистого льда морозного и инеистого дыхания криопода по потрескавшемуся кафелю медицинского отсека по утрам, обитавшего в пределах понимания нашего несовершенного сознания и на границе нашего зрения, – общего понимания фикционного и вечно ускользавшего из-под рыхлого и непрочного фундамента сыпавшегося пепельного песка непрочного базиса и генезиса бытия.

Из сковавшей легким тремором и кратким приступом судороги, прошедшейся вверх по стальным мышцам каркаса титановых костей и свинцовым креплениям заклепок, достигнув ролевого подшипника плеча, изношенных поршней и стабилизаторов с амортизаторами сочленений шарниров пальцев выпала лазерная отвертка, медленно и с глухим стуком прокатившись по столу, долго балансируя на краю стола и окончив свое путешествие предсказуемым падением на кафельный пол, закатившись под роликовое колесо кресла, на коем всю ночь, не вставая и не шевелясь, будто недвижимая и статичная скульптура, провел инженер, блуждая в непроглядной пелене сплошного и орфичного марева обездвиживающих и сковывающих слабые и едва подававшие признаки жизни головешек и осколков воли мыслей, сплошной поток коих прервало внезапно ожившее и выкашлявшее из пыльных легких и недр своего примитивного строения роботизированный и бездушный голос, что зачитывал механически и размеренно строчки, что въелись и впились столь прочно в жесткий диск памяти, что извлечь и удалить их не представлялось возможным, первого сообщения к уцелевшей горстке людей взошедшего на пост Капитана Рокет-Тауна, истинного безумца, разрушившего до основания абсолютно все…