Сердце заколотилось внутри быстрее, пульсация в животе разогревала мою кровь, и я стала действовать. Что было силы, я вцепилась в кресло и стала толкать его к входной двери, чтобы заблокировать ее. Но одного кресла мне показалось недостаточно, поэтому я протащила через весь номер второе, а потом еще добавила к своим баррикадам столик из прихожей. Затем я проверила прочность балконной двери и убедилась в отсутствии возможности открыть ее с улицы. Довольная своим фэншуем, я плюхнулась на кровать и снова прислушалась к себе: сердце по-прежнему бешено билось, а пульсация внизу живота только нарастала. И из всего этого вывод был только один: Мирон для меня опасен! Все что угодно, только не встречаться с ним больше никогда и нигде!

Примерно через час, поняв, что уснуть я не могу, я включила свет и потянулась за ноутбуком. Неимоверными усилиями воли я заставляла себя перестать ковыряться в причинах происходящего, точно зная, что вывод мне не понравится заранее. И до первых лучей солнца, заглянувших в мою неприступную со всех сторон крепость, я готовилась к обеденному докладу. Уставшая и полностью измотанная непонятными эмоциями прошедшего дня, я все-таки уснула, наконец, под испанским небом.

Проснулась я оттого, что в комнате работал телевизор. Негромко, но навязчиво. Не чувствуя абсолютно никакой легкости ото сна, я попыталась разлепить глаза. Визуально я никого не наблюдала. Только вот вся мебель стояла на своих местах: оккупант прорвал блокаду! Немцы в городе! Осознав мгновенно, что спать я легла абсолютно голая, я стремительно натянула одеяло да самых глаз. И тут от порыва ветра распахнулась незапертая балконная дверь, шторы расступились, и я увидела на балконе Мирона: он курил, облокотившись на перила. Голый, мать его!

Я натянула одеяло до бровей и громко вслух подала признаки жизни:

– Я согласна на переговоры, только если ты наденешь трусы!

После нескольких секунд молчания Мирон щелчком отправил свою недокуренную сигарету на головы отдыхающих, обернулся и с усмешкой ответил:

– Ты, Высоцкая, тоже что-нибудь надень. Я не умею долго вести переговоры с голыми женщинами.

Я почувствовала, как щеки мои становятся пунцово-красными, но через несколько минут была уже плотно упакована в свой халат, белье под которым натянула по самую шею и сидела на кровати, скрестив ноги по-турецки. Мирон в шортах вальяжно расположился в мягком кресле ровно напротив меня, зафиксировав на лице всю ту же наглую, самодовольную и самоуверенную улыбку. Я – юрист. Я вижу все его намерения, я прекрасно понимаю, куда он клонит. Нельзя, чтобы он считал с меня все мои желания и эмоции, нужно быть умнее его. И я умнее. И сильнее. Поэтому начала этот разговор первой:

– Мне не нравится эта ситуация, но изменить я ее не могу…

– Можешь, – тут же перебил меня Мирон. – Иди к своему начальнику и расскажи ему всю правду. Нас тут же расселят в разные номера.

– Я закончу мысль, если ты не возражаешь, – глубоко выдохнув про себя ругательства, ответила я. – Можно?

– Прости, слушаю, – почти промурлыкал Мирон, поуютнее втирая свое загорелое тело в теплую обивку кресла и не переставая смотреть мне прямо в глаза.

– Так вот: ситуацию изменить я не могу. Но я могу изменить свое отношение к ней. И к тебе. Я ведь прекрасно вижу, чего ты добиваешься…

Мирон удивленно приподнял бровь, но молчал, а я продолжала:

– …и могу тебя сразу заверить, что спать в одной кровати мы с тобой не будем. Я имею в виду секс. Можешь не стараться и не тратить на меня свое время. Я же, в свою очередь, перестану тебе грубить и хамить. И баррикады строить тоже больше не буду. И я надеюсь, что ты понимаешь как нормальный, адекватный и взрослый человек, что я тут не в игрушки играю. У меня есть работа. И это очень серьезно. Я не сделала тебе, в сущности, ничего плохого, что могло бы помешать тебе оказать мне небольшую любезность и перестать рушить мою жизнь и карьеру после того, как ты сам содействовал ее росту. Я готова изображать для всех твою м-ммм… девушку, прекрасно понимая, что вся эта ситуация – дело твоих рук. Ты играешь и развлекаешься. А у меня есть своя жизнь, но сейчас вот так просто, по прихоти ты ее можешь разрушить.