Кора кивнула и прошла в ванную. Там сняла с себя лифчик и только после этого глянула в зеркало.

Сине-багровые кровоподтеки во всю грудь. Врач в поликлинике осмотрел ее очень внимательно. И посоветовал через пару дней снова прийти сюда же, в районную, и записаться на прием к эндокринологу.

Кора вспомнила, как, сидя в коридоре, она слышала громкий разговор той молодой начальницы полиции, майорши, что вместе с патрульными сопровождала ее в поликлинику. Майорша (фамилию Кора забыла) по телефону говорила кому-то очень настойчиво: «Мне надо, чтобы были побои средней тяжести, а не легкие. Мы сейчас сделаем ей рентген, посмотрим, все ли в порядке с ребрами. От тяжести телесных зависит будущее этого дела. Я не выпущу подонка, напавшего на нее!»

Рентген сделали. Ребра не пострадали. А вот вся грудь горела огнем, болела нещадно.

Кора и к этому относилась философски. Ну, болит… Надо терпеть.

В то, что посадят того из Лиги кротких, который напал на нее и бил, она не верила.

И в правосудие никакое она не верила.

Не имела она веры и в закон.

Просто в душе ее теплилась благодарность к этой майорше. И к ее подруге – длинноногой, такой серьезной, сдержанной, ездившей вместе с ними в поликлинику.

Катя и не подозревала, что Кора думает о ней вот так…

А Кора испытывала острое чувство благодарности к ней и к Лиле за то, что заступились, что взяли под защиту.

Но чувство это еле мерцало, потому что…

Да что они, две эти девчонки в погонах, могут сделать, – думала Кора, – когда идет такая махина, такой каток нетерпимости и злобы.

К ней, лично к ней. И только за то, что у нее растет борода.

Принимают ее за переодетого мужчину, за трансвестита, подражающего Кончите Вурст, и стирают в порошок.

Господи ты боже мой, стирают в порошок, оскорбляют, бьют – только за это!

Даже не разобравшись…

Кому надо разбираться, когда можно бить.

И что сделают две эти девчонки из полиции против всей этой бешеной ярости? Что они могут, лишь сами пострадают, возможно. Вон этот из Лиги кротких грозился куда-то звонить.

Наверное, есть куда, раз он так в этом уверен. И угрожает.

Больше всего Кору убивало то, что в этом деле стирания в порошок участвовали не просто хулиганы или пьяные отморозки, но какие-то святоши, говорившие о Боге. А она книжки ведь читала про религию. И молилась, да, было время, когда она очень жарко молилась, просила у Бога чуть ли не на коленях, чтобы волосы не росли так густо. Чтобы не делал он из нее окончательного урода, отщепенца, парию, на которого люди смотрят и отводят глаза.

Да, она читала всякие книжки и верила, что в час Нагорной проповеди, когда Христос говорил с народом, приходили, стекались, сползались послушать его не только люди здоровые, крепкие, нормальные со всех точек зрения, но и убогие. Калеки, прокаженные, безногие, те, у кого рос горб или имелся зоб, кого донимала трясучка, кто бился в припадках, у кого внезапно отказывала нормально работать эндокринная система – мужчины, у которых припухала грудь и увеличивались соски, а бедра обрастали женским жиром, женщины, внезапно чувствовавшие, что независимо от своей воли или желания обретают некую ненужную «мужественность», становясь неинтересными для противоположного пола. Гермафродиты, наделенные природой так щедро и безжалостно и тем и этим, как в клетке запертые в собственном теле, сходящие с ума от фобий пограничного состояния между полами, карлики и великаны, люди, мучающиеся от незаживающих язв и фурункулов на лице и теле, от жестокой формы аллергии. И такие вот, как она, Кора, страдающие «избыточной волосистостью», как это называли врачи.