– Хорошо, – сказал представитель профсоюза. – Мы категорически требуем выполнения трех пунктов. Во-первых, немедленного восстановления на работе нашего собрата Ньюкерка – с компенсацией за простой. Во-вторых, извинения обоим потерпевшим. И в-третьих, снятия Паркленда с должности мастера.

Паркленд, развалившийся было в кресле, даже привскочил.

– Ей-богу, вы хотите совсем немногого!.. Могу ли я поинтересоваться, – иронически осведомился он, – когда мне извиняться: до увольнения или после?

– Извинение должна принести компания, – сказал Иллас. – А уж хватит ли у тебя порядочности добавить к этому свое собственное – не знаю.

– Да, уж это буду я решать. И пусть никто, затаив дыхание, не стоит и не дожидается.

– Если бы ты в свое время хоть немножечко затаил дыхание и подумал, мы б сейчас не распутывали всей этой истории! – обрезал его Мэтт Залески.

– Неужели ты хочешь сказать, что примешь эти его требования? – зло ткнув в сторону Илласа, спросил мастер.

– Я пока еще ничего не сказал. Я пытаюсь разобраться, а для этого мне нужна дополнительная информация. – Залески протянул руку и, загородив телефон, чтобы он не был виден двум его собеседникам, набрал номер.

Когда в трубке послышался нужный ему голос, Залески спросил:

– Как дела там у вас, внизу?

– Мэтт? – тихо переспросил собеседник.

– Угу…

Помимо голоса, до Залески отчетливо доносился шумовой фон – какофония звуков в цеху. Он всегда поражался, как могут люди целый день существовать в таком грохоте. Он ведь стоял в свое время у конвейера, прежде чем перейти в защищенную от шума конторку, но так и не смог привыкнуть к этому аду.

– Положение прескверное, Мэтт, – сообщил его информатор.

– А что такое?

– Смутьяны совсем разгулялись. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня.

– Я никогда этого не делаю, – сказал Залески. – И ты это знаешь.

Он слегка повернулся в кресле и увидел, что оба собеседника внимательно следят за выражением его лица. Они, конечно, могут догадаться, хотя никогда не узнают наверняка, что он разговаривал с черным мастером, Стэном Лэтраппом, одним из полудюжины людей на заводе, которых Мэтт Залески больше всего уважал. Отношения у них были странные, даже парадоксальные, так как вне завода Лэтрапп был активным борцом за права черных, а одно время даже последователем Малкольма Экса[5]. Но на заводе он серьезно относился к своим обязанностям, считая, что в автомобильной промышленности люди его расы могут достичь умом большего, чем с помощью анархии. И вот за это-то Залески, первоначально настроенный против Лэтраппа, и стал его уважать.

Однако в компании – это было скверно при нынешнем состоянии расовых отношений, – к сожалению, было мало мастеров или руководителей из числа черных. Следовало бы предоставить им больше, гораздо больше мест, и все это понимали, однако многие черные рабочие вовсе не хотели занимать ответственные должности, а то и просто боялись из-за молодых анархистов или же не были к таким повышениям готовы. Мэтт Залески в минуты, когда его не одолевали предрассудки, частенько думал, что, если бы большие боссы автомобильной промышленности смотрели, как положено руководителям, хоть немного вперед и еще в 40–50-х годах начали программу обучения черных рабочих, на заводах теперь было бы куда больше Стэнов Лэтраппов. А от такого, как ныне, положения вещей все только проигрывали.

– Что же там замышляют? – спросил в телефон Залески.

– По-моему, прекратить работу.

– Когда?

– Скорей всего с перерыва. Может, и раньше – только едва ли.

Голос мастера звучал так приглушенно, что Мэтту Залески приходилось напрягать слух. Он понимал всю сложность положения Лэтраппа, которое усугублялось тем, что телефон находился рядом с конвейером, где работали люди. Лэтраппа уже и так прозвали «белым ниггером»: среди его черных собратьев были такие, которых возмущало то, что человека их расы поставили на ответственное место, и они вовсе не считали, что не правы. Залески, понимая это, не хотел еще больше осложнять жизнь Стэну Лэтраппу, но еще два-три вопроса должен был ему задать.