«Конечно, повидай друзей. Отдохни».

«Без вас».

«Почему без меня?»

«Вас это шокирует».

«Что же вы такого ужасного делаете?»

«Пьём, кричим, материмся. Скачем по столам», – добавил Вася с надеждой.

«И всё?»

«Не говорите, что вам этого мало».

«Ну вот если бы это столы у вас скакали… Запомни, Вася: столоверчения я не потерплю».

«Если б я ещё знал, что это такое…»

«И не нужно тебе знать».

«Как насчёт того, что незнание не освобождает от ответственности?»

«Я и забыл, ты же правовед».

Слышал я незадолго до смерти историю о правоведах: напились компанией до положения риз, попали на Удельную и начали бесчинствовать. Заводила обнажил шпагу и член и, размахивая тем и другим, ходил по станции и мочился. Его арестовали и повезли в участок, он с помощью товарищей отбился, вернулся на станцию, избил начальника станции, и в итоге потасовки сам был избит до потери сознания.

«…Не думал, что до революции так весело жили».

«Их всех выкинули из Училища, можешь не сомневаться».

«Да, и могу представить, как вы радовались. Послушаешь вас, Константин Петрович, так прямо хочется – вот назло – самому по Удельной бегать, со шпагой и этим самым. Наперевес».

«Видишь, сам смеёшься. А что до “назло”, так и починовнее тебя господа отличались, как глупые мальчишки; и сами не хотели, а бесчинствовали. Ущерб это в человеческой душе, Вася. Не будешь же ты уподобляться животному?»

«А вот и буду! буду! И бесчинствовать! Поеду сейчас на Думскую и стёкла в кабаках побью!»

Этим планам не суждено было сбыться.

Вася уже сворачивал в проулок, ведущий к дому, уже шагнул на протоптанную через газон дорожку – я даже не успел его одёрнуть, я редко выходил победителем из борьбы за сохранность зелёных насаждений, – и после этого всё произошло очень быстро: звуки борьбы и крики где-то над головою, тяжёлое падение дёргающегося тела; и вот Вася, отскочивший, отшатнувшийся, одурело рассматривает брызги крови на своих руках и одежде. Когда он повернулся с явным намерением убежать, я не дал ему это сделать. Уже собирались зеваки, уже снимали происходящее на мобильные телефоны, уже появился, как из-под земли, патруль. Нет, бежать было поздно. А взять себя в руки – не мешало бы.

Когда пришло время объясняться с молодым, но уже ко всему безразличным полицейским следователем (и этот без мундира), Вася смог только повторять: я просто шёл, шёл мимо. И вдруг вот нате.

– Но вы видели? Сам момент?

– Я не смотрел вверх. Я смотрел под ноги.

– Логично.

– Я ничего не видел.

– И ничего, я так понимаю, не слышали.

– Вы так говорите «ничего», как будто это «чего»! Не слышал! Я шёл… из церкви, со службы, и думал… о божественном.

«Вася, не заврись», – сказал я.

– Вы ходите в церковь? – сказал следователь. – Это хорошо.

– Да, я вообще положительный.

– …

Васе не понравилась пауза, и он нервно продолжил:

– А это просто какой-то наркоман. Случайно выпал из окошка. Они так делают, наркоманы.

– …

– Потому что нормальный самоубийца не будет выбрасываться с четвёртого этажа.

– Да, верно. А с чего вы взяли, что с четвёртого?

– …Дом-то четырёхэтажный.

– Но наркоман, по вашей логике, и со второго мог упасть.

– Со второго он бы вряд ли убился.

– Не повезёт – так и палец в жопе сломишь, – сказал следователь. – Но да, рассуждаете логично. Люблю людей, у которых всё чёрно-белое. По крайней мере, знаешь, на каком ты свете. Распишитесь.

И нас отпустили.

День, с утра тусклый и серенький, разыгрался, просветлел – и в солнечном свете заметнее, ощутимее стало безлюдье этих странных дворов Охты. Хотя, подумал я, стоило произойти несчастному случаю, люди мгновенно откуда-то появились. Несчастному случаю. Да.