«Мы меняем души, не тела».

Это правда. Ах, Ленок, Ленок…

Тонкие лепестки сала, наливаясь янтарной прозрачностью, зашипели, соблазнительно запахли. Да, шкварки наш эльф любит не меньше пирожных.

Энгельгардт поморщился, как от мигрени. После недавнего и, называя вещи своими именами, вынужденного во избежание худшего выхода на пенсию, с финансами сделалось еще труднее[1]. На заслуженное «послешкольное» буше денег хватает, кондитерскую вот закрыли некстати. Но Ленке нужно больше фруктов, фруктов и мяса. Бульоны весьма неплохи из костей, это невеликий расход, но как же дороги на базаре баранина, говядина, куры… Базар дорог, в магазинах пусто. Баранья котлетка перепадает ребенку не чаще, чем раз в неделю.

Лена должна хорошо питаться. Дочь делает все, что может, но многого не видит. Грех ее винить. Только молодая душа немного оттаяла после чудовищных обстоятельств вдовства, и – новый удар. Наверное ничего не удалось разузнать. Говорилось же им, что оформить гражданский брак стоит поторопиться сразу вслед за венчанием, промедлили. Из-за этого посылок не принимают, в справках отказывают. Может статься, насчет справок оно и к лучшему, если и этого зятя больше нет в числе живых. Второго смертного приговора Аня не выдержит. Всегда была такой ранимой, с острым восприятием всех мелочей жизни. Всегда была хрупкая. Лена в нее. Но слабее, вскормленная из рожка и, что по тем годам не редкость, – недоношенная…

Нож, разрезавший последнюю картофелину, стукнул по доске так, что осталась выбоинка. Вспомнилось некстати, какие слухи распускали относительно рождения Лены те, кого Николай Александрович называл «камарильей». Сколько вынесла Аня…

Сплетни продолжают изливаться, повторяются по десять раз, обрастают подробностями старые, измышляются новые… Будто бы, услышав предложение руки и сердца, Аня упала на колени и заявила, что «недостойна такого счастья».

Безумие какое-то, но ведь и этому верят. Имеет ли хоть малое представление эта богемная публика о том, какое поведение мыслимо для урожденной Энгельгардт, а какое невообразимо? А случись бы с Аней подобное неприличие, затмение, что ль, найди, стал бы Nicolas откровенничать с посторонними о жене? Бред.

Дураки или мерзавцы? Или попросту судят по себе, эти выскочки. Невоспитанные, расхлябанные, развязные. Естественный такт молодой женщины, молодой жены, старавшейся в обществе говорить поменьше и держаться в тени, трактовался как «этой кукле нечего сказать».

Кое-кто, очевидно, впрочем, не глуп.

Уметь надобно при живом муже поставить себя не только вдовой предыдущего, но и единственной существующей вдовой. Малороссия, прости господи. Особый менталитет.

Не больше пяти минут – только чтобы обжарилось до золотистой корочки. В Крым бы ее, этой былинке надобен не туманный Петербург, а солнце, тепло, запах нагретых водорослей и хризолитовая, чистая волна… Воротится жена, стоило бы обсудить. К чему нам последние эти вещицы «на чёрный день»? Куда уж черней, когда недоедает и не дышит свежим воздухом дитя? Два бронхита за год…

– Алё!! Алё… Танюша, ты, что ли? Чего давеча-то не зашла?

Резкий, крикливый голос, донесшийся из коридора, ударил по нервам. Соседка Анюта. Больше всего в этой дебелой сорокалетней бабище Энгельгардта спервоначалу раздражало совпадение ее имени с именем дочери. Впрочем, вскоре выяснилось, что (не по невежеству, но в пылу борьбы с «поповщиной») она и в документах записалась не Анной, но Анютой Власьевной.

Да ладно, что я как мальчишка. Велика важность, хоть бы и Анной звалась. Гюрзу вон тоже Анной зовут.

«Анна Первая».