Он много размышлял об этом эпизоде и его значении. Чтобы не запутаться, сразу обозначил того себя, который был в том времени «своим», римской единицей, а гостя – двойкой, Изенгард I и Изенгард II. Это была шутка.

Но мелькнула и мысль: не были ли древние правители с одним и тем же именем и римскими номерами при нём путешественниками по времени? Это тоже была шутка; Зенга читал про Фоменко, выдуманного историка 20 века, который выдумал, что большие куски истории выдуманы по образцу других, реальных или тоже выдуманных. Сам образ Фоменко был навеян анонимным авторам легенды о нём одним из Лже-Плутархов, утверждавшим, что римская история скопирована с греческой, и приводившим для доказательства более сотни парных эпизодов. Причём в трети эпизодов была выдумана греческая основа, в трети – римский аналог, а в оставшихся оба эпизода были настоящими, но их сходство существовало только в воображении Лже-Плутарха. Имя Phomenko – результат прочтения имени Ploutarhos в очень плохой по качеству изображения записи.

Таким образом, для сомнений, казалось, не было оснований. Но вдруг при расширении границ проявится какой-нибудь масштабный фактор. Какая-то пока незаметная неточность. Во-первых, до сих пор в эксперимент включался лишь один человек. Ну, два, если считать количество собеседников, хоть они и были одной и той же личностью из разного времени. Или несколько живых существ, но не людей, а более примитивных, таких, как бабочки.

Во-вторых, и преодолеваемые временные отрезки теперь будут гораздо больше. Можно было сделать переход к большему масштабу более плавным. Но, признался себе Зенга, его соблазнила возможность одновременно с проверкой теории показать, что не какое-то нехорошее отношение к собственному предку, а только осознанная общественная необходимость была причиной его письма. (Хотя, честно говоря, причиной была его злость, больше на себя: оказалось неприятно осознать, что да, так и тянет путём присоединения к своему имени знаменитой фамилии придать себе побольше самоуверенности, а может, и социальной значимости, хотя и иллюзорной и ненадёжной, безо всяких усилий со своей стороны). В конце концов, такие письма в начале 23 века – редкое, можно сказать, чрезвычайное событие. Оно никак не могло прибавить Изенгарду уверенности в себе при общении с коллегами. Те делали вид, что этого просто не было, но свидетельство ли это возросшего уважения? Скорее, опасение, что его чувства слишком легко задеть. И лучше вообще не разговаривать ни о чём, кроме совместных исследований. С точки зрения пользы для самих исследований, такая реакция коллег была полезна… И спасательная экспедиция, конечно, более моральна, чем простая проверка. Зато и ответственность больше, она ведь теперь не только научная…

Всё, хватит! Хватит считать себя ни за что не отвечающим юношей, откликающимся на уменьшительное имя! Или даже пусть не откликающимся, а называющим себя Зенгой мысленно от лица внутреннего голоса – коллективного голоса уважаемых им коллег, друзей, родных и знакомых. Он серьёзный учёный Изенгард, находящийся прямо перед блестящим подтверждением практического применения новой теории структуры континуума! И только так!

Изенгард с трудом сосредоточился на деле и отдал порталу мысленный приказ открыть намеченный проход.

Иван дёргал связанными позади дерева руками, напрягал ноги, но примотали его прочно. И осину толстую нашли, хоть на болоте это и нелегко. Не вывернуть. Да и что бы он делал, повалив её? Такой ствол на себе не уволочь, даже если б не связанные ноги. А только – нельзя же ничего не делать, когда волки уже шмыгают по кустам. Не считать же важным делом, что плюнул вслед уходившим полякам и пожелал утопнуть всем до единого.