В центре Тегерана всегда стояла большая пробка. Город рычал динамикой столицы, моторами, гудел автомобилями и людским говором. Внедорожник Масуда выделялся на фоне тысяч старых местных автомобилей, которые ездили, игнорируя какие-либо правила.

– Чёрт! Ты посмотри, что он делает! Прямо под колёса лезет, – бушевал Масуд по дороге к друзьям.

Старик в шароварах и длинной рубахе с котомками в руках медленно, не останавливаясь и не смотря по сторонам, переходил дорогу. Казалось, что он находится в другом измерении, и поток транспорта движется сквозь него.

– Масуд, это даже забавно, наблюдать как ваши люди не подчиняются никаким правилам. Только женщины носят платки и то, многие не закутываются в них.

– Это не свобода, а необразованность. В городе полно деревенских!

В окно я наблюдаю за мужчинами в костюмных рубашках с коротким рукавом, вижу женщин, закутанных в паранджу, и других женщин, в нарядных платках, закрывающих лишь часть головы. Грузный мулла, шагая, сердито бормочет что-то – то ли молитвы, то ли проклятия толпе, из-за которой опоздает по своим делам.

По пятницам мы обычно собирались в частном особняке Амира. Дом оставил ему отец – известный в Иране офтальмолог. Несмотря на то, что практически все его родственники переехали жить в Штаты, да и он сам окончил университет в Миссури, Амир решил вернуться в Иран. Мы часто беседовали на тему общества и последних событий, которые стали разворачиваться в Иране.

– Наш народ и так настрадался. Сломанный системой образования, здравоохранения, народ, у которого нет прав ни на что. Если ещё и мы, люди с образованием и возможностью помочь своей стране, повернёмся к ней спиной, что будет с этим народом дальше? Очень многие уезжают в поисках счастья в Европу, Америку, оставив на произвол судьбы эту страну, – рассуждал Амир.

– А что им здесь делать? Если есть возможность, нужно устраивать свою жизнь, – возразил Бахроз.

– Я не согласен, – ответил Амир.

Я наблюдала за Масудом, который задумчиво вертел зажигалкой в руке.

– Знаете, ребята, я думаю, в жизни всё не просто происходит. Нужно жертвовать одним, чтобы иметь другое. Вот, например, у всех нас в Тегеране есть частные дома, собственные. Они передались нам из поколения в поколение, как залог безбедного существования. Что даёт нам эмиграция? Свободу, но не гарантии.

– Ничего себе! – возразила Амина. – Мои друзья отлично живут и в Европе, и в других странах. Вот почти пол Германии составляют иранцы.

– И тебя там не хватает, – усмехнулся Бахроз.

– Здесь много проблем, – продолжила разговор Наз. – Только в этом году казнили восемнадцать женщин. Последней стала Самира, известная как «невеста-ребёнок». Она была приговорена к смертной казни за убийство своего мужа и провела в тюрьме десять лет. Девушка вышла замуж в 15 лет и, по словам её родственников, систематически подвергалась домашнему насилию. Её повесили на прошлой неделе.

– Этот кошмар никто не может остановить… – возмутился Амир.

Я заметила слёзы на глазах Наз.

– Да… В момент ареста у Самиры было двое детей, с которыми за прошедшие десять лет ей разрешили увидеться только один раз – незадолго до казни. Дети перенесли сильнейшую психологическую травму. Я работала с ними, но, увы, результаты не радуют, они никогда не оправятся от полученного удара…

– Самира не единственная, кто стала жертвой гендерного апартеида, детского брака и домашнего насилия в Иране, – сказала Амина.

Несколько минут все сидели молча.

– Всё это не радует. Но здесь такие правила, мы живём в Исламской стране и нужно понимать, что нарушение закона чревато смертью, – ответил ей Бахроз. – Вот ведь и в Италии когда-то была инквизиция, а сейчас это цивилизованная страна. Не так, Джулия?