Долой мрачные мысли! Ничего еще не потеряно. Если это и вправду не какие-то шальные займодавцы, которые сами не знают, чего хотят, а люди, всерьез заинтересованные моей персоной, то сегодня все только началось. И опасности будут поджидать не в Бестаме —вряд ли эти люди решатся на отчаянное дело в маленьком респектабельном городке, где каждый на виду – а на выезде отсюда. Соответственно, надо продумать обратную дорогу. Зря я не схватила тогда медведя за начищенный нос! Впрочем, толку-то – можно подумать, гости бы сразу в дверях сгорели со стыда, вернули мне кольцо и разбежались по домам…

Любопытно, успела ли Гретхен что-нибудь предпринять…

За всей этой суетой я совсем забыла рассказать о своей камеристке, той самой, которая побежала устраивать слежку за гостями – занятие, согласитесь, для камеристки необычное. Потому что и Грета не из обычных горничных.

Бабушка заприметила рослую и плечистую девицу в одной из деревень Брокхольма.

Грета, дочь старосты-кузнеца, еще в юном возрасте снискала громкую славу, в одиночку изловив двух заезжих грабителей. Встретила их на распутье, возвращаясь из города. Было Грете в ту пору лет шестнадцать-семнадцать, висельники эти ее, ясное дело, не испугались, и хотели только отобрать телегу и лошадь. Однако девица без разговоров выхватила из сена топор. Одного скинула с моста в реку, второго оглушила колуном, связала и привезла в деревню. Этих разбойников разыскивали в провинции целый год.

Ванесса-Терезия, прослышав о такой бравой девушке, разыскала ее и взяла под свое покровительство. А потом определила ко мне.

То, что положено уметь камеристкам и горничным – не про Гретхен. Из шитья она может разве поставить заплатку на свой наряд. Из готовки – пристойно подать кофе или чай. Просить сервировать что-то посложнее не стоит, так как Грета раз и навсегда решила, что для еды существует одна вилка, одна чашка и одна ложка, она же половник. В крайнем случае – нож, но это, знаете ли, только для особо торжественных приемов.

Когда затягивает мне корсет – только следи, чтобы ребра остались целы. А однажды на нее что-то нашло, и Грета попыталась меня причесать; я глянула на то, что получилось, и сказала, что в этаком-то виде могла бы смело заявиться к костру первого Вандервельта. Тогда никаких святых бы не понадобилось, знаменитый разбойник сам бы перепугался до смерти и кинулся в ближайший монастырь…

Моя камеристка ничуть не обиделась и заявила, что даже у расчудесных самоцветов бывают изъяны, и кому, как не мне, это знать. Зато Гретхен неплохо фехтует, дерется влет, по-мужски. Стреляет из пистолета – и делает это очень быстро, гораздо быстрее меня. Правда, в цель я попадаю чаще, но это уже мелочи. Отлично считает в уме – ни одному лавочнику ее не нагреть. В случае чего Грета не постесняется учинить громкий скандал, а то и схватить жулика за воротник. И если оставшиеся Вандервельты в моем лице еще не пошли по миру, то в этом есть немалая ее заслуга.

Словом, все эти навыки мне нужнее умения соорудить изящную прическу и приладить к шляпке очередную ленту…

…Я так углубилась в свои воспоминания, что не сразу услышала, как стучали в дверь. Деликатный, но торопливый стук повторился.

За дверью стоял служащий гостиницы, и, право, когда мы по прибытии вписывались в его реестр, глаза у молодого человека были значительно меньше. Он срывающимся голосом сообщил, что внизу меня требует какая-то дама.

– Я никого не жду, но пусть поднимется, в чем же дело?

– Да вы что, сударыня! – всплеснув руками, воскликнул тот. – Понимаете ли, это очень грубая, неопрятная, оборванная дама! От нее, простите, неприятно пахнет, а она в таком виде станет разгуливать по отелю… Вы представляете себе, что будет, если гостья вдруг сунется в чей-нибудь номер…