Равдухи разогнали толпящихся, а недовольный сикофант вошел в аптеку, по-хозяйски распахнув дверь.

Нина подняла голову от ступки, в которой растирала семена аниса и лаванды, отложила пестик. Поднялась из-за стола, склонила голову:

– Спасибо, что так скоро пришел, почтенный Никон.

Тот посмотрел на нее быстро, но внимательно, словно проверяя, что все в порядке. Взгляд его задержался на черном локоне, выбившемся из-под платка и прилипшем к влажной от жары шее женщины. Он отвел глаза. Нина невольно потянулась рукой к шее, смутившись.

Шумно выдохнув, Никон с сердитым видом плюхнулся на скамью с подушками у аптекарского стола.

Знакомая уже с его дурным настроением на голодный желудок, Нина молча положила на плоскую широкую миску куски вчерашнего хлеба и твердый соленый сыр. Не произнеся ни слова, села, опустила голову и продолжила растирать ароматные зерна. Пестик в ее руке подрагивал, колотясь в ступке сильнее, чем надо бы.

Никон фыркнул, но взялся за хлеб и сыр. С полным ртом пробормотал:

– Рассказывай, Нина. Куда опять влезла?

– Я, уважаемый Никон, утром дверь в аптеку лишь открыла. А на пороге умирающий сидел, к моей двери привалившись. Сколько он там сидел – неизвестно, но, судя по тому, сколько крови натекло, не шибко долго. Порезали его далеко от моего дома. Он кровью истек. Рана в животе глубокая, справа, острым ножом нанесена, как будто вверх маленько. Нутро задели. С такой раной выжить никому не суждено. Одежда вся кровью пропиталась. Видать, добирался, бедолага, из последних сил.

– А почему к тебе полз? Откуда ты его знаешь? – Взгляд Никона скользнул по ее лицу, спустился к вороту туники.

Аптекарша опустила глаза:

– Почему ко мне – одному Богу известно. Может, знал, что аптека тут? Да и вывеска вон висит же. Знать его не знаю. По речи и одежде – ромей[5], а сапоги арабские. И в соли сапоги, видать, из гавани пришел.

– И кто его зарезал, не знаешь?

– Откуда же мне знать, почтенный Никон? Я женщина порядочная, по ночам сплю, с разбойниками не шастаю.

– Знаю я, как ты спишь по ночам, – буркнул Никон.

Нина покраснела, отставила ступку.

– А ежели ты старую историю вспоминаешь[6], – понизила она голос, – так грех тебе. Если бы я тогда по ночным улицам не пробиралась ко дворцу, так ни меня, ни императора в живых бы сейчас не было.

Она сердито сложила руки на груди. Никон поднялся и отряхнул крошки с туники.

– Показывай своего раненого.

– Так он уж не раненый, а почивший. Дух испустил. – Она перекрестилась, опустив глаза.

Нина провела Никона за холстину, что перегородила комнату.

Сикофант сморщил нос. Запах и правда был тяжел.

– Это его сапоги? Сняла зачем?

– Он беспокоился очень, все про кольцо какое-то говорил. Вроде как забрать его надо да отдать кому-то. А кому – не сказал. Вот я кольцо и искала.

– И где кольцо?

– Да в том-то и дело, почтенный Никон. Нет кольца. В тунике нет, пояса на нем не было, плаща тоже, ни кошеля, ни сумы. В сапогах ничего не спрятано.

Сикофант угрюмо посмотрел на нее.

Нина поправила платок, сжала ворот столы, но взгляд не отвела.

– И зачем ты кольцо искала? Почему меня не дождалась?

– Волновался он очень. Я подумала, может, он невесте или жене своей нес кольцо. Или матери. Вот и поискала, чтобы никто не обобрал его. Я ж не знала, что именно ты придешь…

– Кольцо, значит. Врешь ведь, небось, нашла да спрятала? Вы, женщины, на украшения падки, знаю я вас.

Никон шагнул к ней ближе, не отводя взгляда.

– Я сейчас велю твою аптеку обыскать. Говори, где кольцо припрятала?!

Нина отступила в испуге, широко перекрестилась на икону.

– Богом клянусь, не было при нем никакого кольца! Если бы я про кольцо не упомянула, ты и не знал бы, что оно пропало. Стала бы я про него говорить, если сама и украла?!