По стеночке, дабы не затоптать вымытый пол, он поковылял до своей комнаты. Еще от входа Константин заметил, что дверь приоткрыта, а значит, в гости снова просочилась одна из сестер Волеговых… или обе сестры – старшая и младшая. Они порой спасались у него от необходимости нянчиться с двухгодовалым братом. Чаще всего в таких случаях сам Константин уходил от непрошеных гостей на кухню либо во двор. А порой болтал с ними от нечего делать, благо, наученные родителями, в душу они не лезли, больше сами жаловались на строгих учителей, вредных одноклассников, мечтали, кем станут, когда вырастут. Брали читать книги, какие подходили им по возрасту. Иногда возвращали.

Старшая – то ли тринадцатилетняя, то ли четырнадцатилетняя Наталья – сидела за столом и с грустью изучала учебник языка, открыв раздел с тезаурусом. Младшая – десятилетняя Маша – в побледневшем от стирок платье, доставшемся ей от Натальи, пускала мыльные пузыри на балконе. Видимо, недавно выскочила туда, потому что по пути к подъезду Константин ее не заметил. То, что ей именно десять, Константин помнил, поскольку совсем недавно побывал на семейном празднике, а свечек на торт удалось найти и купить только девять; Наталья шутила над младшей сестрой, дескать, если свечек только девять, то и исполнилось ей опять только девять.

– Привет второгодникам! – шутливо обратился он к Наталье.

Она действительно сломала ногу позапрошлой зимой и осталась на второй год.

Наталья, не отводя взгляда от учебника, возмущенно фыркнула.

Константин во время войны отстал от школьной программы, а потом нагонял. Еще помнил, как сам с ненавистью сидел над тезаурусами, и в учебе наступали такие моменты, что не только новые иероглифы не запоминались, а еще и прежние, вроде бы вызубренные раз и навсегда, вылетали из головы.

– До первого сентября еще недели полторы, а ты учишься, – не смог не заметить Константин, пока вешал плащ и шляпу на крючок возле двери. – Провинилась? Мать заставляет?

– Да я иероглифы, которые на лето задали, не выучила. Ну, выучила, но не все. Ну… то есть почти никакие не выучила, – призналась Наталья.

– А как ты литературу, заданную на лето, читала, если не выучила иероглифы?

– Никак, – просто ответила она. – Папа теперь постоянно повторяет: «Ты все пела? Это дело: так пойди же, попляши!» Надоел.

– Да это нормально, – утешил Константин. – Все как-то ничего не учат, а все равно выучиваются.

– Просто непонятно, зачем иероглифами писать, если можно слоговыми знаками, как вот в учебнике, в пояснительной части к иероглифам.

– Так уж повелось, – вздохнул Константин. – Мы это у драконов переняли, а они это придумали. Сейчас поздновато переделывать все газеты, журналы, вывески – не находишь?

– Не знаю, я драконов, по-моему, больше ненавижу не за войну, а за иероглифы.

Константин рассмеялся, аккуратно опуская себя в кресло в углу комнаты.

– Зато они и коммунизм придумали, а мы его строим, – возразил он. – А у них реакционные силы пришли к власти, и драконы откатились назад в своем общественном развитии. Мы теперь самый передовой строй на всей земной плоскости.

– Все время слышу на уроках и на политинформации «силы реакции, силы реакции», а что это вообще? – спросила Наталья.

– Ну, это те, кто пытается все вернуть как раньше. Это как если бы у нас царскую власть вернули вместо власти рабочих и крестьян. И ты бы сейчас не над иероглифами сохла, а ишачила где-нибудь прачкой за несколько рублей в месяц.

– А вы, дядя Костя? Где были бы вы?

– Не знаю, но тоже ничего хорошего.

Таблетки, которые он проглотил по дороге домой, подействовали, и отступившая боль позволила смотреть на мир чуть веселее. А попав наконец в ванную, умывшись и переодевшись, Константин так и вовсе почувствовал, что все не так плохо. Что трудного пройти с проводником по летнему лесу, ну да, с тросточкой, но на иллюстрациях в книжках про походы и путешествия персонажей часто рисовали с альпенштоками, а альпеншток отчасти трость, так что Константин получался отчасти путешественник из книжки.