. В том же году в той же Мене линчевали 36-летнего Питера Берримена, которого многие считали не вполне вменяемым. Его арестовали за то, что он дал пинок белой девочке 12 лет, якобы нанеся ей телесные повреждения, и в первую же ночь после ареста люди в масках, ворвавшись в камеру, выволокли его оттуда. Наутро Берримена нашли повешенным на дереве – «в него выстрелили, – как вспоминал свидетель, – ему проломили череп, перерезали горло»[42]. Тело оставили висеть для всеобщего обозрения, и туда успели наведаться сотни любопытствующих горожан[43]. За сведения об убийцах назначили награду, но так никого и не нашли. Местное черное население сделало выводы: из 152 афроамериканцев, проживавших в Мене по состоянию на 1900 год, к 1910-му осталось лишь 16[44]. В 1920 году во всем округе насчитывалось всего девять чернокожих, а в 1937-м умер последний. Мена относилась к числу так называемых закатных городов – их жители запретили афроамериканцам появляться на улицах после захода солнца, и правило это всячески реализовывалось с помощью угроз, рукоприкладства и прямого насилия. У въезда в городок красовался плакат с недвусмысленным предупреждением: «Ниггеры! Солнце да не зайдет, пока вы в Мене»[45].

Дороти никогда публично не высказывалась по поводу расистских настроений деда. Нам сегодня трудно судить, как именно они повлияли на ее мировоззрение, но кое-что мы можем понять, исходя из ее дальнейшей жизни. По мере роста влиятельности и власти она стала ярой сторонницей расового равноправия. В эпоху маккартизма, когда вовсю работала Комиссия по расследованию неамериканской деятельности[46], Дороти демонстративно отстаивала свободу мысли и открыто порицала конформизм.

Элси же была склонна вспоминать о тяготах белых южан сквозь призму семейной истории. Она писала, что после войны у Боевого Боба «не осталось ни гроша, не осталось вообще ничего. В те времена практически все южане жили очень трудно – из репы жалости не выжмешь». С приближением старости Боб перевез семью в Мену. «Мы порой видели в деде образ Бога, – вспоминала Элси. – Вот он сидит в своем кресле-качалке – седобородый, разомлевший на солнце, и именно так мы и представляли Бога – тоже в кресле-качалке, а седая борода плывет среди облаков»[47].

Боб был превосходным рассказчиком, ему доставляло удовольствие плести длинную нить своих повествований, а внуки обожали его фантастические истории. Ему особенно удавались сказки про Нигделяндию, волшебную страну, которой правила добросердечная принцесса Оли-ке-воб. «Мы с Элси относились к ней с нежностью, нам хотелось ее защитить, – писала Дороти. – Во всех известных нам сказках принцессы славились милыми, миниатюрными ножками, но стопы Оли-ке-воб были очень большими, и она всячески старалась скрыть это»[48]. Вспоминая дедушкины истории про Нигделяндию, она начала придумывать образы спутников принцессы.

В скором времени Элси воплотила ее замыслы в кукол, назвав серию «Пятеро Шейверят». Кроме самой принцессы там был, например, Томас Сквиликс, «самый младший член семьи» – оставшись «без мамы Феликс и папы Деликса», он мечтал, чтобы его «усыновили, приняли в дом и хотя бы чуть-чуть любили». Еще – трусишка Кетси Пайпер, которой нравилось, «когда ее прижимают к груди», вместе с Оли-ке-воб-малюткой, которая раньше была старой простецкой диванной подушкой. «Однажды ночью – пока никто не видит – из моих плеч вдруг выпрыгнула голова. На следующую ночь прямо перед моими глазами стала молотить воздух пара ножек, но я лишь перевернулась на другой бок. А на третью ночь вылезли две руки, прорезался голос – вот так я и появилась на свет». Пятую куклу звали Патсэй Дула, ребенок «индуски» и ирландца – «глаза синие, волосы рыжие, улыбка во весь рот, и – никаких забот!» Это были мягкие на ощупь, кремовые куклы с шелковой набивкой и волосами из пряжи ярких, необычных расцветок – канареечно-желтый, красная хна; нарисованные от руки личики с пухлыми розовыми щечками, распахнутые черные глаза. Элси уложила кукол в расписанные картонные коробки, снабдив их открытками с историями персонажей, выведенными кокетливым, задорным почерком.