Лорке снилось, будто она в школе и в наказание за провинность выводит на элфиен’риа слова, из которых ее имя сложилось: ллоэй – судьба и риэлле́н – предназначение. В классе холодно и сумрачно, стены поросли шипастыми лозами и колючими темными ветвями. Окно тоже завешено ветками, оттого и темно, и светцы не горят. Стоящий напротив Лексен тоже в лозах. Побеги торчат из карманов, высовываются из-под полы, оплетают руки и шею, выглядывают из волос.

– Не верно, – говорит Лексен и пальцев Лорки, в которых зажато писало, касается указка. – Назови три основных типа слов в элфиен’риа.

– Слова сути с окончанием на твердь, слова признаки с окончанием на голос, и слова движения, окончание вари… вери… И те, и другие есть. И исключения, – сбиваясь, бормочет Лорка, опускает глаза и видит, что литеры на листе плывут, и она не может понять, где и что не верно.

– Твое имя, Предназначенная судьбой, такое исключение, – указка вновь касается пальцев, и они немеют. Писало скатывается на пол и тонет в прорастающих сквозь пол побегах и листьях.

Лозы, что оплетают Лексена, покрываются бледно-розовыми цветами. Грамотей смотрит поблекшими глазами и продолжает говорить, но его уже не слышно, потому что изо рта прорастает побег и тоже распускается цветком. Беззвучно сыплются розовые лепестки, превращаясь на лету в невесомые хлопья пепла.

– Кайлиенʹти Ллориен, аст лите, – гулко и звонки звучит позади голос брата, и Лорка оборачивается. – Сестра моя Лориен, прошу тебя.

И нет уже ни Лексена, ни парты. Вокруг двор, усеянный пеплом, от дома осталось только крыльцо и ступени. Томаш, поджав одну ногу, прыгает по крыльцу в спальной рубашке и там, где босая ступня касается досок, проступают тускло тлеющие головни, покрытые, как плесенью, белесым налетом.

– Братик, – шепчет Лорка и тянется к его макушке.

Томаш замирает прямо на углях, стоит, не шевелясь и голову на бок склонив, но как только Лоркины пальцы касаются волос, руки немеют от холода, и все рассыпается пеплом. И Томаш, и крыльцо. А из серого растут колючие черные ветви с бледно-розовыми цветами.

– Прошу тебя, – шелестят облетающие цветы голосом брата.

Крик замер в горле, и Лорка подхватилась. Прижала выстывшие до бесчувствия руки к колотящемуся сердцу. Левую дергало. Под повязанной Томашем на прощание красной нитяной тесемкой рдел ожог. Сердце снова зашлось, и тут ее словно водой окатило. Холодные глаза элфие смотрели прямо на нее, словно душу вытянуть хотели.

Страж лежал на подстилке из ветвей и травы на другой стороне маленькой поляны. На боку лежал и, подперев голову рукой, ее, Лорку разглядывал, как диковину какую несуразную или муху в крынке с молоком. На рубашке сбоку расплывалась красным от раны, но элфие словно не чувствовал. Чуть головой качнул, когда Лорка с себя поддоспешник Стражев потянула, слитным движением поднялся и, не шелохнув ни веточки, скрылся среди кустов бузины и ракитника.

Они набрели на полянку, когда уже стемнело совсем. Вернее, Страж набрел, а Лорка следом. Она едва успевала за его широким шагом, но белеющая в темноте рубашка, испятнанная вдоль спины кровью, сочащейся из раны на голове, не давала потеряться. В расщелине Лорка сбила ноги о камни и руки все исцарапала, на влажный сарафан сора нацепляла и замерзла окончательно. Она так стучала зубами, что если навьи и прятались по теням, то поостереглись бы вылезать.

Оказавшись на полянке, элфие веток наломал на лежанку и травой поверх постелил. Для себя. Лорка сама себе ночлег устраивала. Долго возилась, не переставая зубами стучать, а потом в нее элфие одежкой кинул.