И еще совсем наивно, по-детски, четырнадцатилетняя дочь Ивана Ольга рассказывала отцу, как, не понимая и не осознавая всей тяжести происходящего вокруг, не видя, по малолетству, нависшей над ними беды, она радовалась маленьким коротким событиям, что неожиданно происходили у них в доме. Уже сидя перед собранными узлами с вещами, мать и бабушка принесли для нее, и для младшего брата целую корзину последних куриных яиц, что были непременно сварены и поставлены на стол перед детьми для употребления в пищу. Для совсем не избалованных деревенских ребят это было сродни торжеству, так как до этого момента яйца на сельском столе могли появляться только по праздникам, да и то, только по одному на руки. К моменту прибытия отца, измученная постоянным голодом Ольга, а потому державшая в своей голове только мысли о еде, с упоением рассказывала Ивану, каким для нее было наслаждением тогда скушать столько вареных домашних куриных яиц. Она рассказывала об этом так, что слушавшему ее родителю могло показаться, будто речь идет вовсе не о том, а о сладких пирогах, конфетах или варенье, о существовании которых дети к тому времени и вовсе забыли, как и забыли сами названия этих продуктов.

А уже на следующий день, когда едва рассвело и, полумрак в окнах крестьянских домов сменился на скупой свет холодного декабрьского солнца, что пряталось за плотной завесой облаков, только что пробудившиеся от зимней темени люди были взбудоражены почти суматошным движением на улицах их деревни. Прильнув к подмороженным окнам, они увидели немецких солдат, что бегло покидали кузова рычащих автомобилей, вставали оцеплением вдоль домов и брали под свой контроль все происходящее вокруг. Крестясь и причитая, женщины и старики беспомощно наблюдали как к их хозяйственным постройкам, избам и амбарам поочередно подбегали по несколько гитлеровцев и, манипулируя каким-то оружием, выпускали в сторону деревянных строений длинные струи раскаленного пламени, что моментально накрывали соломенные крыши. Один за другим вспыхивали по древне дома, заставляя их несчастных обитателей спешно выбираться на мороз, едва успевая прихватить с собой что-нибудь из теплой одежды, собранные накануне тюки, маленьких детей и немощных стариков.

Вой сотен женских и детских голосов перекрывал собой треск от горящих бревен в стенах и сухой соломы на крышах построек. Черные столбы дыма, смешанные с тысячами искр, поднимались высоко в небо, образуя сплошную пелену завесы, которая охватила половину пространства в стороне от деревни, словно поток душ живших здесь когда-то людей стремительно поднимался и уносился в небеса, предварительно зависнув над ближним лесом. Жар от пожарищ в считанные минуты растапливал снег и лед по всей деревне, местами образовывая огромные лужи и ручейки, что, унося горячую воду, почти моментально замерзали на трескучем морозе в нескольких десятках метров от очагов горения.

Люди метались между объятыми пламенем постройками, стараясь поскорее покинуть смертельно опасное место гибели своей родной деревни. Некоторые замирали от ужаса и нерешительности, теряясь в происходящем и не веря своим глазам. Они стояли на одном месте, широко открытыми глазами наблюдая огненную агонию своей малой родины. Обезумевших людей выводили другие, хватая тех под руки и, силой выволакивая в безопасные от пожара места, где уже находилось множество селян, утопавших по колено в жидкой смеси растопленного снега и горячей воды. Промокшие и набухшие валенки на ногах начинали сковываться на лютом холоде, образуя ледяные кочерыжки, что не замечались никем, потому как было не до этого. И старые, и молодые, и совсем юные, словно хором, издавали жуткий вой погибающих в бессилии людей, стоявших перед жутким выбором смерти либо в огне, либо в холоде.