Я сильно замерз, забрался в заброшенную церковь, нашел там спички, и разжег костер.

– Батюшка, здравствуйте! Я огонь потушу…, я потушу…, я замерз.

Вошедший священник стоял передо мной, как вкопанный, и брезгливо изучал мое помятое лицо.

Наконец, минут через пять он опомнился, но вместо приветствия, вдруг выдавил из себя:

– С тобой Сатана!

– Нет, меня избили.

– С тобой Сатана! – он начал креститься, вскидывая руку так, будто держал гантель, вверх-вниз, вправо-влево.

«Испугался», – решил я.

– Отрекись, отрекись, – он шептал молитвы и накладывал на меня крестное знамение.

Я вспотел, чесался весь от сена, которое забилось в штаны и под рубашку. Черная рубашка скрывала кровь, но никак не спасала от налипшей грязи, пота и мух.

Он прекратил свой шепот и попросил повторять за ним Молитву, как он сказал, преподобного Нектария Оптинского.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, грядый судити живых и мертвых, помилуй нас, грешных, прости грехопадения всей нашей жизни, и имиже веси судьбами сокрытый нас от лица антихриста в сокровенной пустыне спасения Твоего».

Я снова потерял сознание, а когда очнулся, священник уже обрабатывал мне лицо, разложив на газету бинт, лейкопластырь и пузырьки с лекарствами.

Днем я перебрался в его двор и устроился в коровнике, на матрасе, пока коровы были заняты своим делом на пастбище. От него, с перемотанным животом и головой я уже шагал уверенно, не оглядываясь. За елями пошли березки. Роща редела и раскрылась перед распаханным полем, за которым позади осталась деревня, где жил добрый священник, увидевший во мне происки беса. «Во дает!» – думал я. Лицо ободрал, а ему уже бес видится.

Вокруг был пейзаж такой, будто не Подмосковье, а Задонье. Холмы, река, посевы…

Мне казалось, что я выскочил из поля реальности в другое, незнакомое поле. И вот вижу себя со стороны, как будто нелепым образом мне удалось покинуть свое тело – а как вернуться – еще не разобрался. Священник сказал, что увидел за моей спиной Сатану, который почему-то не оставляет меня в покое. И он прав – такая жирная черная полоса – не просто так. Но он считает, что Сатана меня использует. Это уже слишком, кто ж ему даст.

При приближении к деревне повеяло навозом, молоком и сырой соломой. Скоро выйдет баба с коромыслом. Прямо «Тихий дон» какой-то. В этом смысле не плохо быть филологом, пусть и бывшим.

Я сидел в тени сарая. Женщина выскочила из дома, и присела за сараем, в пяти метрах от меня. Сейчас она управится, меня увидит в пяти метрах от себя и заорет.

Прижался к стене, застыл на месте, попятился. Женщина уже поправляла одежду, когда увидела меня, но будто не удивилась. Видно, не я первый ее застал за этим делом. Какое-то мгновение она стояла, как вкопанная, потом издала крик и по-утиному, вытянув голову вперед, побежала в дом.

«Сейчас прибегут с вилами. Вилы в мои планы не входят. Надо «поспешать»».

Отбежал, запыхался. Погони-то не было. Женщина стояла у своего дома, разговаривала с девочкой и смотрела в мою сторону.

Как же она мне напомнила жену с дочкой. Самое худшее в мой истории с женой, это когда твоего ребенка выводят из квартиры, той квартиры, куда ты его вносил из роддома, где была первая улыбка, первые слова и первые шаги. Понятное дело, она выходила с матерью. Но это было какое-то наказание.

Я побежал по кромке поля, ну как побежал? Скорее перебирал ногами, такой походкой Богатырева в роли Шилова в «Свой среди чужих…». Только у меня роль выходила «чужой среди чужих». Шел, пока дыхание не стало тяжелым, пока силы не иссякли. Добрел до малинника, плевать, что это чьи-то дачи, зарылся в его густых зарослях, как в одеяле.