В холодильнике тоже кое-что было, правда, не колбаса и сыр, а замороженные картофельные котлеты, клюквы целый пакет, две банки варенья, три банки консервированной кукурузы, две пачки масла, и три пузырька соевого соуса. Не густо, но при разумном подходе жить можно какое-то время.

Больше всего Настю расстраивал младший сын Васька. Когда он, хлюпая простуженным носом, хныкал, что хочет новый киндер-сюрприз, чтоб в нем был самолетик, как у Саши в их детсадовской группе, Настя никак не могла объяснить ему, почему не может купить это шоколадное яйцо.

Тогда Васька шел к Никите, и докладывал ему все, что он думает о кризисе, о родителях и о своей горькой доле. Никита притворно горько вздыхал и нес какую-то околесицу про плохих дяденек из Америки.

Настя не выдержала, оторвалась от просеивания жукастой муки, и сунула нос в комнату:

– Что ты ему примеры какие-то тухлые приводишь, заокеанские? Ты расскажи ему про то, как сам необдуманно с работы ушел, дверью хлопнув, а потом, вместо поиска новой работы, увлекся более приятным. И про меня расскажи, как я на науку пахала, которая, похоже, никому не нужна в этой стране. А на десерт приведи пример из Булгакова.

– Это про что? – удивленно спросил Никитос.

– Это про кризис, который не в клозетах, а в головах…

Никита криво усмехнулся, подтолкнул Ваську на выход. Тихонечко сказал:

– Иди, сынок, к маме, она тебе все объяснит…

А сам нежно скрипнул пружинами дивана, отвернулся носом к стене и сделал вид, что уснул. Правда, когда из кухни потянуло жареным, Волков встрепенулся, сел, нашел ногами тапочки, и, шаркая по-стариковски, пополз в кухню.

На ужин были оладьи и глазунья. Четыре тарелки и в каждой по одинокому желтому глазу в голубоватом белке. А к оладушкам была сметана и варенье. Васька похныкал немного, вспомнив киндер-сюрприз, который ему так и не купили не понятно по чьей вине – то ли родителей, которые почему-то не работали, то ли неведомых ему американских дяденек, – но оторвался на оладьях. А под конец еще и мандарин получил.

– Мандарины? – Никита удивленно-театрально приподнял одну бровь. – Первый признак приближающегося Нового года! Знаете, дети, в нашем с мамой детстве этот праздник пах не только елкой, но и мандаринами.

На этом воспитательная часть закончилась, и Никитос спросил у Насти:

– Настен, а где мандаринчик-то взять?

– А мандаринчики, милый, только детям! Никит, ну, ты шутишь, или как? Денег нет. Есть только долги. И дети. А ты сидишь и в ус не дуешь?!

– Я дую! Еще как дую! Но что мне делать, если я не могу ничего найти, Настя?! Что мне делать??? Я ничего не умею делать, кроме как придумывать что-то новое!

– Ну, так придумай что-нибудь! Что-нибудь более простое, чем сувенирная зажигалка на троих!

Услышав, как пренебрежительно жена говорит о том, что было дорого его сердцу, Никита набычился. Молча доел оладьи, – на аппетит обида не повлияла, – и, отставив тарелку в сторону, тяжело поднялся. Он навис над столом, и глядя в Настину макушку, жестко сказал:

– Я никому – слышишь, никому! – не позволю так! – Ник поднял вверх указательный палец, – … говорить о моем творчестве!

Настя только рукой махнула. Она все поняла: муж не пойдет ни в охрану, ни на стройку. Стало быть, и в охрану, и на стройку идти ей.

А между тем подкатил Новый год, но он не принес с собой обычной радости. Он и так-то в последние годы у Насти проходил очень своеобразно, без шумных застолий, с чужим салютом за окном. Конечно, можно было купить и фейерверк любой и бабахнуть под окном ко всеобщей радости, но как-то не очень хотелось. Тем более что в округе и так хватало стреляльщиков. Поэтому Настя благоразумно приобретала на сэкономленные деньги баночку икры, коробку дорогих конфет, ну, и фруктов заморских – не бананов с мандаринами, которыми никого не удивишь, а манго, кумкват, физалис и еще такие желтые звездочки.