– Лошадки зимой там не живут, – вдруг услышала я свой голос.

– Что-что?!!!

– Уедут лошадки, – шепнула я. – Ездить будет не к кому.

– Вы послушайте, она еще дурочку из себя корчит! А какая у нее прическа? Это пионер или русалка? А?!!

Я встрепенулась. Посмотрела на Аллу и думаю – как же тебе не стыдно? Весь день я слежу за хвостиками, не отвлекаясь ни на географию, ни на физику.

– Сегодня вижу – подготовилась, – сказала она, прищуриваясь. – Что будем делать?

– Куликовой должны помочь ее друзья, – сказал кто-то из ребят с умным видом.

Остальные закивали.

– Да, у нее есть приятели в классе. Но – какие? Например, Гилинская. Где Гилинская?.. А, да, она не входит в совет отряда, и по тем же причинам: это два сапога пара. Они вместе ездят по совхозам и вместе не учатся! Я уверена, что меры должны быть самые жесткие. Предлагаю запретить Куликовой заниматься акробатикой. Это для нее самое главное. Так вот: пока она не исправит двойки и не перестанет вгонять в гроб свою мать – никакой акробатики! А там поглядим. Голосуем! Кто за?

Все подняли руки.

Абсолютно все.

Мои одноклассники сидели с поднятыми руками и спокойно смотрели на Аллу. Никто не воздержался, ни один.

Я смотрела в окно и думала – хвостики держатся!

И еще думала – ага, попробуйте запретить. Как ходила – так и буду ходить на акробатику.

Сейчас, думаю, отпустят – а там осень. Листья… Во дворе сидит на скамейке Венька из десятого, который принимал меня в пионеры. У него такие синие глаза. А я с хвостиками. Конечно, он гуляет с обалденной девушкой, мне до нее далеко – и все-таки хвостики мне идут! А про совет отряда я тут же забуду.

Но я не могу забыть эти поднятые руки. Ведь повод не важен, так бывает всегда, и далеко не только при советском строе: если б Алла предложила меня исключить – все тоже проголосовали бы единогласно, а потом подходили и шептали: «ты ж понимаешь, я один ничего не решаю…»

Этот страх – вечен.

Но тогда я думала о Вене. Веню я любила и не забывала всю долгую жизнь. Пыталась искать в соцсетях – но безуспешно.

Где он теперь, а?..

В комсомол таких отпетых уже не принимали, и слава богу. В старших классах я перешла в другую школу, и в эту же школу пришел Миша Лурье, сын Самуила Ароновича (тоже на последние два года).

Миша был воспитанный парень, приветливый, невозмутимый.

Рома, тусовщик и балагур, пришедший в класс вместе с Мишей, быстро закорешился с местным хулиганом, у которого была одна тетрадь двенадцать листов по всем предметам и ни единого учебника. Эти два весельчака приходили в школу чисто пообщаться друг с другом и поржать.

Миша сидел один за последней партой.

Когда он снимал очки, было заметно, какой он красивый парень. Красивый, но вялый, говорили девушки.

В прогулах, тусовках и хулиганстве Мишка не участвовал. Таких обычно не любят – говорят, «строит из себя».

Но к Мише все хорошо относились, и ребята, и учителя. Он притягивал всех покоем и улыбкой.

Ему не надо было суетиться, чтобы понравиться – он просто нравился.

Учительница по литературе считала меня и Мишу соображающими в книгах людьми. Опросив всех на тему какого-нибудь Онегина и дождавшись тишины, она говорила:

– Оля, а ты что думаешь?

Я не всегда читала произведения, по поводу которых задавался вопрос, но, к сожалению, надо было что-то думать, раз спрашивают. Поэтому я что-то отвечала, и все были довольны.

Дослушав меня, учительница говорила:

– Миша, теперь ты.

Бархатным голосом Миша ставил финальную точку в дискуссии на заданную тему.

Эти сцены всегда предшествовали домашним сочинениям.

А потом мы начинали что-то новое.