Не старая, в сущности, но по местным меркам уже отжившая своё женщина и молодая девушка, почти девочка, обнялись, присев на жёсткой скамейке. Помолчали. Из-за того, что Ирис в такие моменты волновалась и заикалась больше обычного, говорили мало, в основном Мэг. Так и сейчас. Погладив родную рыжую головушку, она ласково шептала, что всё с ней хорошо, что какой-то удачный день сегодня, она уже, почитай, три дня как не кашляет. И как славно, что её сюда перевели: должно быть, табиб о ней всё же вспомнил да написал записочку Старшей…

– Д-долго не при-хо-одит, – протянула Ирис. За годы приобретённого косноязычья она уже привыкла усекать фразы – чтобы и самой не мучиться, и не изводить окружающих, которые далеко не всегда были терпеливы и ласковы, как тот же табиб Аслан-бей.

Мэг, как всегда, поняла её с полуслова.

– Болеет он сейчас, я слышала. Немолод уже, седьмой десяток пошёл, а всё на ногах.

Ирис кивнула.

– Не до нас.

Короткие слова давались ей легко – если их словно выпевать, а не просто говорить. Этому научил её лекарь. В редкие минуты, когда ей удавалось оставаться одной, она пела шёпотом – и, как ни странно, целые куплеты получались ровно, гладко. Но в обыденности – ничего не выходило. Она опять стопорилась почти на каждом слове. Возможно, оттого, что почти всё время ожидала то наказания от Нухи, то подвохов от злых девиц? Были в Нижнем гареме несколько злюк, которые то и дело шпыняли тех, что не могут достойно ответить.

А возможно, девушка всё больше помалкивала ещё и оттого, как сказал когда-то уважаемый Аслан-бей, что она просто не хотела общаться. И добавил непонятно: у тебя нет стимула. Может, оно и к лучшему… Пока.

– Да уж, ему не до нас…

– Мэ-эг, а почему он… – Ирис забавно почесала нос, как всегда делала, когда о чём-то задумывалась. – Его сю-уда про-опускают? Он то-оже е-евнух?

Нянюшка удивлённо отстранилась.

– А ты не знаешь?

Закрасневшись, Ирис мотнула головой. С чего ей надумалось спросить? Должно быть, вспомнила чернокожих скопцов, сорвавшихся недавно с места в готовности услужить новой фаворитке. А вслед за этим воспоминанием пришло и ещё одно: она ведь давно собиралась расспросить приёмную матушку о добром лекаре. Его визиты, хоть и редкие, но стали привычным и радостным событием, но только сейчас она задалась вопросом: отчего это Аслан-бея пропускают в гарем беспрепятственно, когда, по напыщенному выражению одного из поэтов, «Будь солнце мужского рода – и его не пустили бы в Сераль!» И впрямь, из мужчин здесь мог находиться только сам султан и его возможные отпрыски мужского пола. Случись какое-то страшное событие – нападение, пожар, потоп – даже тогда стражники или спасатели могли пересечь Ворота наслаждений лишь с наложенной на глаза повязкой из вуали, которая затрудняла обзор. Слуги, которые носили дрова на кухню и в бани, торговцы, вызванные к главной экономке, даже приходящий время от времени к валиде звездочёт – все при входе в гаремный двор надевали жёсткий воротник особой конструкции, принуждающий задирать голову и смотреть только вверх, до той поры, пока их не проводят к нужному месту те же евнухи. Дабы даже краем глаза не усмотрели прелестей, принадлежащих лишь султану, Солнцу Вселенной.

А вот уважаемый Ходжа Атауххал Аслан-бей имел свободный доступ в святая святых. И навещал не только госпожу валиде, охочую до новых знаний в науках разного рода, в том числе и в медицине. И не только беременных икбал. Любая наставница-десятница могла к нему подойти с просьбой помочь девушке, находящейся под её попечением, если та вдруг занемогла.