Меня вновь поразил ее акцент, но – на слух – незнакомый.

– А какие вкусные? – поинтересовался я, чувствуя себя таким же хорошим собеседником, как и мой брат Бен.

– Вкусные все. Но глазированные еще теплые. Есть что-то особенное в пончиках, когда ешь их горячими.

– Тогда глазированный.

Она вытянула из коробки небольшую разовую салфетку и, пользуясь ею, взяла пончик, не касаясь теста пальцами. Положила его на маленькую бумажную тарелку, оставив обернутым по бокам в салфетку.

– Налейте кофе сами. Ой. Хотите, чтобы я добавила сахар или молоко?

– Нет. И так прекрасно. Просто черный. Спасибо. Сколько я вам должен?

– Я кассу еще не открывала. Заплатите, когда будете уходить.

Вообще-то я собирался взять кофе и пончик с собой. Но, раз уж заплатить за них до семи было нельзя, то сел.

Отхлебнул кофе. Он был темный и крепкий, сваренный из каких-то импортных зерен отличного качества. Уж точно не тот кофе на заправках, на котором я сидел уже много дней. Я откусил от глазированного пончика, и глаза мои буквально рванули куда-то обратно в голову, закатились – такой он был вкусный.

Я поднял взгляд на девушку и увидел, что она пристально следит за мной.

– Вы сотворили волшебство, – произнес я.

– Просто они свежее тех, к каким вы привыкли.

Потом минуту-другую я сидел молча, глядя в окно. Мимо прокатили несколько машин, но дорога оставалась практически пустой. Я пил и обжирался, словно еда и напиток были спасательным тросом. Поглощал их, как умирающий, который думает, что, может быть, хотя и едва ли, еще сумеет спастись.

А потом – предсказуемо – кофе с пончиком кончились. Мне хотелось добавки.

Я встал и налил новую порцию кофе.

– Еще один? – спросила она. – Похоже, вы голодны.

– Было бы здорово.

– Как раз сочник пора вынимать.

Я смотрел, как она надела рукавицу и выдвинула из духовки противень. Поставила его на деревянный стол и запустила лопаточку под самый большой, самый прелестный сочник. Я подал ей свою бумажную тарелку: что попусту их тратить-то? – и она положила на нее сочник.

– Осторожней, – предупредила. – Горячий.

Я уселся обратно, следя, как она раскатывает большой кусок теста, а потом режет его быстрыми движениями ножа на кусочки, назначения которых я не понимал.

Я прикидывал про себя, моложе ли она меня… и если так, то насколько… когда она заговорила:

– Вы новенький в городе, – произнесла с акцентом, который я по-прежнему не мог разгадать.

– Да нет, я в городе старожил. Родился здесь. Уехал в колледж шесть лет назад и уже не возвращался.

– До сегодняшнего дня, – сказала она, отрываясь от работы.

– Да, до сегодняшнего дня.

Я не собирался говорить еще что-либо, если не спросят.

– А почему сейчас? – спросила она минуту спустя.

– Моя мать умерла.

– Ой. Простите. Мне незачем было спрашивать.

– Что вы, все нормально. Я вот дал себе слово покончить с этим городком навсегда. И начал новую жизнь. А теперь вдруг эта новая жизнь исчезла, а я вновь застрял здесь.

– Почему застряли? Почему вам нельзя снова уехать после того, как отдадите дань матери?

– Потому, что кто-то должен заботиться о моем брате. А никто другой за это браться не хочет.

– Он намного младше, ваш брат?

– Да нет. Он старше, по факту. По-моему, ему только что перевалило за тридцать. Если ничего не упустил. Нет. Не упустил. Он старше на шесть лет. Значит, только перевалило за тридцать. В прошлом месяце.

А я только и сообразил, что послать ему открытку за два доллара.

– Если он старше, тогда… Ой! – вдруг воскликнула она. – Я знаю, кто вы. Вы брат Бена.

Маленькие городишки. Как их не любить.

– Вы знаете Бена?

– Конечно, все знают Бена. Упаковщик. Там, на рынке. Он очень милый. Всем нравится. Я слышала о его маме. Вашей маме. Очень печально. Она была такая молодая. Сочувствую вашей утрате.