– Поздно, да, – засуетилась Лиза. – Мне и в самом деле пора. Не нужно провожать, автобусы еще ходят. Да я и вообще – недалеко…

Она выскочила в коридор, я вышел следом.

– А твоя сестра – просто чудо, – сказала Лиза, завязывая кроссовки. – Почему ты не говорил, что у тебя…

«Сестра?» – Тави проявила высшую меру изобретательности. И я бы сказал – «такта», если бы мог подозревать хоть каплю эмпатии у своей бывшей жены.

– Ладно, я позвоню, – дверь за Лизой закрылась.

Я вернулся на кухню. Облокотился на косяк, скрестив руки на груди:

– Сестра?

– Ой, не начинай…

Тави продолжала отхлебывать из фужера.

– Я не предъявляю претензий, наоборот, удивлен твоему внезапному такту. Такое трепетное отношение к моей личной жизни.

Может, меня задело ее это «трепетное отношение»? Ну, ладно, самую чуточку задело.

– А-а-а, – летавица беззаботно махнула рукой. – Я подумала, что ты очень нравишься Лизе, раз она пришла так поздно. Только сцен ревности мне не хватало. А без них мы мило посидели. Никакой натянутости.

Конечно, Тави думала вовсе не обо мне, или Лизе. Ее, как всегда, беспокоило только ее самочувствие.

– Мы договаривались, – я нахмурился. – Тави, ты не должна открывать дверь тем, кто ко мне приходит. Я опускаю момент, в котором тебе вообще категорически запрещено появляться здесь в мое отсутствие. Но ни в коем случае больше никогда не показывайся на глаза моим знакомым.

Я подошел к окну и распахнул рамы. Свежий ночной ветер ворвался в прокуренную кухню.

– Почему? – она посмотрела на меня с детским недоумением. И не менее наивно продолжила. – Мы подружились с Лизой. И теперь – лучшие подруги.

– Тави, – я сделал глубокий вдох и выдох, чтобы не хамить. – Во-первых, нельзя стать лучшими друзьями всего лишь за одну встречу. А во-вторых, ты – летавица.

– Вот именно, – с энтузиазмом подхватила она. – Летавицы редко собираются в стаи, а когда такое случается – это худшее время в моей жизни. Они все такие… такие…

– Эгоистичные?

Я бы мог не стараться с сарказмом, она все равно не приняла подколку на свой счет.

– Вот именно! – радостно воскликнула летавица. – С ними невозможно общаться, а мне так не хватало подруги!

– И когда ты пришла к данному выводу?

– Только что!

Кто бы сомневался!

– В общем, – сказал я уже строго, – никаких подруг, никаких посещений этого дома в мое отсутствие, и вообще… Тави, сосредоточься. Мне нужно всего минут десять твоего пристального внимания.

Взгляд Тави сразу стал печальным. Она почувствовала, что веселье закончилось. В смысле, ЭТО веселье закончилось, и теперь ей нужно придумывать что-то новое.

– В чем дело? – недовольно буркнула она.

– Во-первых, дело в том, что ты должна где-то скрыться, – я решил начать с главного, пока она в состоянии слушать. Надолго внимания летавицы не хватит, я это прекрасно знал. – Вообще никому на глаза не показываться. Никому, в том числе и мне.

– Почему? – переспросила она опять.

Слетела со стола, с нескрываемым удовольствием выскользнула из моей футболки. Крылышки тонким серебром затрепетали в огнях ночного города, отражающихся в окне.

– Если тебя найдут, будут огромные неприятности. У тебя, – добавил я, чтобы она точно не пропустила мимо ушей.

– Кто найдет? И какие неприятности? И вообще – с чего бы это?

– Я же сказал – ОГРОМНЫЕ неприятности. И все равно, кто найдет – в любом случае они непременно будут, как только ты покажешься кому-либо на глаза. А с чего бы… Тави, скажи честно: ты летала ночью в зоопарк? Той ночью, когда я сказал, что Чеб кидался камнями в клетку со львом?

– Не помню, – развела руками Тави.

Я предполагал такой ответ. И, нужно отдать летавице должное, она говорила правду. Память у Тави в некоторых случаях была как у рыбки. Я никогда не мог догадаться, что из пережитого остается у нее в голове, а что сквозит наружу, не цепляясь ни за одну извилину.