– Ладно, Дюймовочка, отдыхай.

Блюдо подвинули ближе к огню. Юрик долго возился, хлюпал носом, обещал златые горы и кисельные берега, как только соединится со своими. Наконец, затих, тоненько захрапел.

– Я бы тоже придавил тряпки часок – другой, – мечтательно вздохнул Дима.

– Кто против… Что дальше-то делать? Надо идти, но как? Я, думаю, трясти Вадика… нежелательно…

– Я тоже думаю об этом, – Дима наколол на меч кусок пирога, занёс над костром. – Может, это… ну, попробовать как тебя…

– Поднимешь?

– Не знаю. Попробую…

– Хорошо бы. Вот не хочется думать, а не могу…  Боюсь я, Дима, что…

– Что?

– Не знаю, как сказать…

– Сломается лифт от перегрузки?

– Во! Это я и хотела сказать.

– Я тоже это… ну, как бы боюсь… Будешь? – протянул мне кусок горячего пирога.

Я не хотела, но взяла. Вяло, абсолютно без аппетита, стала есть. Дима же молотил, как мясорубка.

– Может, рискнём, а? – спросил, накалывая второй кусок.

– Нет! Ты сначала порожняком… проложи курс.

Сказала, и тут же подумала про удода: где его носит нелёгкая? «Кино» включилось поразительно легко, как телевизор. Снег да снег кругом, путь далёк лежит…

Мы находились на дне ущелья, которое влево уходило почти ровным разрезом и расширялось. По обе стороны горы, различной высоты и форм. Отсюда, с высоты птичьего полёта, создавалось впечатление детской песочницы с забытыми игрушками, присыпанными снегом. Песочница детей-великанов.

«Спасибо, Уп, – мысленно поблагодарила. – Возвращайся.»

– Вперёд идти бессмысленно: там сплошные горы.

– Откуда знаешь? – быстро спросил Дима, глянул на меня и отвёл взгляд. Он видел, что и как во время своих прыжков, но скрыл правду. Видимо, не хотел расстраивать, ещё больше накалять обстановку.

– Знаю, – Я почему-то решила не открывать свою связь с Упом – похоже, это имечко прилипнет к удоду. – Пойдём вниз, по ущелью. Скорее всего, выйдем в долину. Я так думаю…

– Может, мне это… ну, смотаться… разведать?

– Валяй.

Так с куском пирога в руке и исчез. Я подбросила полешек в костёр и обратилась к Вадику. Попыталась в сотый раз привести его в чувства, но безуспешно. Дрыхнет, что твой сурок. Внутри, вроде, ничего опасного. Так, небольшие воспаления и, следовательно, повышенная температура. Смочила губы его тёплой водичкой, остудила лоб снегом – что я ещё могла сделать…

Вернулся Уп. Плюхнулся мне на плечо, холодный как ледышка. Пересадила его на колено, подвинулась ближе к огню. Отогревшись, Уп благодарно, по голубиному загукал. Накрошила на руку пирог, протянула:

– Ешь. И прости, что на тебя накричала. Нервы, понимаешь. Сам видишь, ситуация аховая.

Уп понимающе гукнул.

– Почему ты не говорящий? Рассказал бы, посоветовал, что и как. Ты же тутошний.

Уп перестал клевать, уставился на меня. Хохолок нервно раскрывался и собирался в чубчик.

– Что? Сказать что хочешь?

Уп молчал, смотрел пристально, и глаза его, казалось, заполнились слезами. Я погладила пальцем его грудку:

– Не огорчайся. Выше клюв, пробьёмся! Найдём это чёртово Зерно, и ты его склюёшь. Договорились?

– Уп, – сказал Уп.

Рядом с костром возник Дима, облепленный снегом, как снеговик. Рухнул на колени, протянул к огню красные, точно лапы гусака, руки.

– Там… там… – он силился что-то сказать, но губы плохо слушались. Он был мокрый, что называется, насквозь. Я кинулась стряхивать с него налипший снег.

– Снимай! Всё, простудишься. Что случилось?

– О… оз… думал… твё… твёрдое… провалился… Там… там… люди!

Ущелье, действительно, выходило в долину. Она была небольшой и сверху напоминала форму для выпечки кекса. За километр до выхода в долину, ущелье вновь сузилось, изобразив скошенную голову змеи. Но змее не суждено было вырваться на простор: либо землетрясение, либо иное стихийное бедствие обрушило тысячи тонн горной породы на бедную голову.