– Верно. А что это?

Баба Нюра, наконец, развязала мешочек и высыпала на покрывало какие-то клубочки, лоскутки, кусочки кожи – стала перебирать.

– Это вам в дорогу, – отложила три кожаных треугольничка на тонких, почти невидимых, шнурках. – Личные обереги. Из кожи самого Черноморского Змея. Изготовлены его дщерью Девоной для детей и внуков. Отпугивает Тёмные силы. И, напоследок, – Баба Нюра показала нечто непонятное, сложенное конвертиком, быстро разобрала его и моим глазам предстала рубашка с длинными рукавами и круглым, как у футболки, воротом. Рубашка была из тончайшей ткани, вроде капрона для чулок, и по размеру подошла бы трёхлетнему ребёнку. – Это ваши защитные одёжки.

Видимо, на моём лице было сверхсомнение, ибо баба Нюра улыбнулась, протянула мне рубашонку:

– Примерь.

Взяла я и, невольно, вскрикнула: рубашка, точно живая, приникла к рукам, стала расти. Я опомниться не успела, как в моих руках уже была моего размера рубашка. Сунула голову в ворот, руки в рукава – рубашка плотно обхватила моё тело, приятно наполняя теплом и силой. Стало так уютно и покойно, что захотелось прилечь и нежиться, блаженствуя, как дурочка безмозглая. В коридоре забухали шаги, дверь резко рванули: ввалился Димка.

– Козёл деревенский! Вы скажите ему: если будет цепляться ко мне…  я это, ну… урою его!

– Ну, что у вас стряслось? – вздохнула баба Нюра.

– Выпендривается, вот чё! Замочу в сортире!

– Успокойся, никого ты не замочишь, – сказала я. – Он твой брат и наш товарищ. А злость свою будешь там гасить… на других. Запомни это и прекращай скулить.

– Спелись, да? Вы хорошие, а я дерьмо…

– Не пори чушь! Никто так не считает. Сам напрашиваешься.

– Охолонь, сынок. Будь поумнее: задирается, а ты пропускай мимо ушей…

– Легко сказать, – буркнул Дима, остывая.

– Ты уж постарайся, Дим, пожалуйста, – заглянула я в его лицо. – Нельзя нам ссориться, нельзя.

– А я чё? Он первый начинает…

– Ну, прости его. Это ревность и обида в нём бушуют. Посуди сам: что ты имел, а что он.

– Я чё ли виноват?

– Нет, конечно. Но, согласись, обидно. Поставь себя на его место и поймёшь. Я тебя очень прошу. Договорились?

Стрельнул в меня глазами и, смутившись, сухо выдавил:

– Ладно….это, ну… попробую.

Приоткрылась дверь, и Вадик крикнул в щель:

– Баня свободна.

– Я пойду, приготовлю травки, – сказала баба Нюра. – А ты, девонька, через пяток минут приходь.

– Хорошо.

– Я бы… это, ну., съел чё – нибудь… – остановил у порога хозяйку Дима.

– Так скушай. Подкинь в печь дровишек, в холодильнике возьми яйца, маслице. Совладаешь? А то подожди: вернусь-сотворю яишенку.

– Смогу, – оживился Дима.

Буквально в считанные секунды он забил под завязку печь полешками, вбил на сковороду штук шесть яиц, и стал, ёрзая, ждать.

– Не много? – осторожно спросила я.

– Много не мало, – дурашливо засмеялся Дима, морща нос. Глянул искоса: – Вот ты маленькая, тощенькая – тебе и воробьиной дозы хватит, а я большой – мне много надо. Ты, наверно, думаешь: чё мы будем делать с этим… жирдяем там?

Действительно, я подумала об этом.

– Заметь: я не добровольно… это, ну… под давлением иду на эту вашу… как её?…  авантюру. Так что кормить меня – ваша проблема. Я ещё и пива потребую. Он, – Дима кивнул на сервант, где стояли деревянные коты, – обещал: всё будет, что попрошу.

– Обещанного три года ждут. Так что временно забудь о требованиях.

– Не, я не согласен! – Димка пнул остатки дров. – Подлянка такая, блин! Счас бы бананы трескал или с девчонкой бы… того…  А тут жарь… яишенку… – довольно похоже передразнил бабу Нюру.

– Я, между прочим, тоже под давлением.

– Зато этот… дымоход, добровольно. Позови его эти… как их?… из тарелочек…  тоже побежит. Дебил!