– Извинения, ещё не приняты, – сообщил Дима, пока учитель шёл к столу, на ходу, приветствуя учеников.

– Было бы, за что извиняться, – огрызнулась она и поспешила к своей парте, бросив мимолётный взгляд на Репнина и это короткое мгновение явило ей озорное подмигивание и загадочную усмешку шального одноклассника.

Дима вымучил экзамен и, теперь, сидя с Антоном на крыше, пытался объяснить происхождение своих ранений. Врать другу он не хотел, но и рассказать всего не мог, пока, поэтому умолчал о многом и поведал, лишь малое: Шёл в кафе, случайно встретился с Дарьей Николаевной, пошёл провожать и нарвался на бешеного мужика.

– Хотел без меня в кафе поесть? Это же – наше общее место. Почему не позвал?

– Не хотел срывать тебя из дома. Мама Лариса, наверно, шикарный ужин приготовила. Чего тебе химией давиться. У тебя дома – обилье жратвы, а у меня в графских развалинах – пустой холодильник.

– Эй, бездомная псина, не надо жить в одиночку. У тебя есть я. Заруби это на своём залатанном носу. Наши двери всегда открыты для тебя. Почему я вчера не позвонил тебе, – пожалел он. – Мама спрашивала о тебе, словно чувствовала, что с голоду загибаешься. Антон кинул руку на плечо друга и привалил его к себе. – Кстати, кто тебя латал?

– Сам, – соврал Дима.

– Блин, стану писателем, напишу книгу о том, что все родители должны быть Человеками, ибо звери, уже существуют.

– Не перегибай палку, друг. Мои родители меня любят, только сильно заняты, поэтому, я получаю больше денег, чем внимания. Но, я не обижаюсь. Не бери в голову.

– Точно. Люди, занимающиеся наукой, настолько сухи, что их размочат только детские слёзы, а ты не умеешь плакать. Хотя, – Антон пристально посмотрел другу в лицо. – Может, ночами поскуливаешь?

– Пойдём, сказочник. – Дима рванулся с места и Антон встал следом.

Дарья Николаевна доживала свой выходной день. Отложив в сторону важные учительские дела, она полу прилегла на высоких, прислонённых к спинке кровати, подушках. Рука скользнула на маленький столик возле кровати, пальцы объяли корешок тома, поднесли к согнутым коленям и открыли книгу в том месте, где коротким язычком пламени, краснела атласная закладка. Мудрые мысли глянцевых листов, так манящие прежде, сбавили тяготение и собственные мысли, странные и запутанные, заполнили голову. Прежде, ни один мужчина не влезал в её голову так глубоко, но этот невежественный и озорной мальчишка ворвался и поселился там, не спрашивая разрешения и не утруждая себя простым человеческим тактом.

В голове вертелись эпизоды вчерашнего вечера и один, лёгкий, как облако, всплыл поверх всех: тот нетерпеливый нежный поцелуй. Почему, именно этот момент, всплывает в моей памяти, подумала она и уткнулась в книгу.

Строчки поплыли слева направо, вниз и, опять, направо. Пальцы захлопнули книгу и она ясно прочла на твёрдой серой обложке: Фёдор Иванович Тютчев. Избранное. Деля каждое слово на слоги, она ещё несколько раз прочла посыл шероховатой обложки, стараясь вырвать из памяти образ поэта и он выплыл, но с очаровательной улыбкой и грустным взглядом ученика.

Нет, так нельзя, холодно протекла мысль и согрелась, как показалось ей о то же воспоминание, что картинкой возникло перед глазами. Вскочив с кровати, учитель прошла на кухню, открыла кран и сунула голову под холодную струю. Вот так, – метнулось где-то у лба, когда она, закрыв кран, откидывала мокрые, прилипшие к лицу, волосы и облизывала холодные капли с губ. Я перегреваюсь? Подумала она, обматывая голову полотенцем. Когда она снова обжила кровать, взгляд поймал телефон, но разум увёл его в потолок. Я не должна делать этого, приказала она себе. Но, лёжа с открытыми глазами, она ждала завтрашнего дня, ведь в нём будет он.