– А-а-а, су-у-уки-и-и!!! А-а-а-а!!!

Неизвестно, кто закричал – один из упавших или тот, кто кинулся к ним от казармы. Хлопок. Знакомый звук. Так стреляют «мелкашки», спортивные малокалиберные винтовки. Бежавший споткнулся и покатился по асфальту. Снова застрекотали «калашниковы», третий этаж огрызался коротко и зло. От санчасти отделилась фигура в белом халате. Хлопок. Темное пятно на белом, шевелящемся на земле. Корчащиеся, стонущие тени рядом. Кто-то ползет к скверу, пытается спрятаться за дерево. Перестрелка. Хриплый голос:

– «Пачка», «Пачка»! Я «Куст»! К «крестикам» не посылай! Не посылай к «крестам»! Там «точка» и «солист», повторяю, «точка» и «солист»! У меня «трехсотые», шестеро! Шесть «трехсотых»! Подавить не могу, дай «коробку»! «Коробку» дай, надо «трехсотых» вытащить! «Шилку» дай, БТР не возьмет!

Треск стрельбы перекатывается над казармами. Воинская часть Советской Армии отбивается от представителей одного из советских народов. Гордый народ. Обиделся на то, что ему не дали суверенно вырезать представителей другого народа. Тоже советского. Братского. В клубе части, в казармах, в столовой – две тысячи сбежавших сюда из города, от погромов. Может быть, и больше – никто не считал. Не до того.

Приближается, нарастает лязг. «Коробочка»? Не та. По дороге между казармами и забором, над которым высится дом с «точкой», промелькнули три БМП, скрежетнули траками, доворачивая. На башне последней вспыхнула красная искорка. Кто-то не вытерпел, попробовал пулей броню. Ну-ну.

Наконец из-за поворота вывернулась «Шилка». Угловатый брусок корпуса, плоская широкая башня и четыре стволика. По сравнению с танковыми «бревнами» они кажутся смешными, несерьезными. Пока молчат. Командир знал, что делал, когда просил именно эту зенитку.

– Кто тут рядом?! Шатунов, Кулиев, Сидорин! Пока она работать будет, тащите раненых, вам оттуда еще помогут! Остальные – прикрываем!

Башня заворочалась, задрала стволы вверх, словно обнюхала дом. Из казармы полетели трассера, указывая на третий этаж. Похоже, в доме засел кто-то очень глупый или храбрый: длинная пулеметная очередь простучала по броне, запрыгали искры. Надеется ослепить наводчика? Поздно. Ночь вспорол чудовищный рев. Так мог бы реветь тигр, будь он размером с «Шилку». Четыре слепящих потока хлынули в окна, разгрызли стены и перекрытия, выбросили искристые хвосты из-за дома…

– Засмотрелся!!! Работай, чмота! – пинок под нижние пластины бронежилета вернул Александра в провонявшую порохом ночь. Побежал. Подхватил кого-то под мышки, поволок по земле…

«А наутро выпал снег после долгого огня…»

Не было у них тогда снега. Было серое небо. Пыльно-зеленые низкие оливы, растущие вдоль улиц. Эхо очередей – в городе продолжали постреливать снайперы, подошедшие войска в ответ били по чердакам. В «мертвой зоне» под забором сидели и лежали на высохшей траве солдаты – резервисты, неделю назад срочно призванные и брошенные сюда, на подмогу. Если бы не эти небритые, падающие с ног от усталости мужики… Оружия достаточно. Держать его было некому. В части оставалось не больше пятисот человек, треть – такие же, как Александр, «салажата». Половина – местные жители, которых не рискнули послать в «горячие точки» этой республики. Никто не мог предположить, что бои будут идти в ее столице.

Мирное время. Большой советский город. Перестройка, демократия, гласность. Стучат молотки – готовится к отправке «груз двести»… Сегодня Александр мог бы лечь в такой же ящик. Кто из погибших – вместо него? Тот, который не добежал до санчасти? «Дед» Митяй с пробитой грудью улетел в Москву, в «Бурденко», на госпитальную койку – вместо него? В покинутой квартире, той, что была за правым окном, при проческе нашли карабин и убитого снайпера. Молодой, не старше Митяя, с черной щетиной на щеках и подбородке, в свитере домашней вязки. Без затылка, кто-то попал в скулу и горло. Кто?