Александр попытался рассмотреть посох поближе, взял в руки… Острая боль ударила в ладонь, скользнула выше, и беспокойная льдинка в груди все-таки впилась в сердце. А потом все снова исчезло. Только вспышка была черной. Донеслось еще издали: «Сашка, ты что?!» – и больше ничего не было слышно и видно. Потом и мысли исчезли.

– Мужики, сюда! Сашке плохо! – Владимир подхватил падающее тело. Подбежали, перехватили, отнесли от поляны, уложили поудобнее на землю. Нащупали пульс на шее – живой!

Похлопали по щекам, потрясли за плечи – нет, в себя не приходит.

Пока доставали аптечку и искали нашатырь, Владимир нагнулся к выпавшему из рук обломку посоха. На резьбе и змейках медленно исчезали красно-бурые полоски – не высыхали, а словно впитывались в дерево и металл. Взглянул на раскинувшиеся в обожженной траве руки – на ладони блестела кровь. Вспомнилось – держится за дерево, протирает лицо…

– Вот это тебя, браток, угораздило… – шепотом, словно боясь разбудить. И громче, командным голосом: – Ампулу не ломайте, все равно не поможет! Быстро, делаем носилки – и в город! Рюкзаки бросаем здесь, Ваня – караулишь! Говорил Олегу, надо было рацию взять… А, теперь один черт! Спальники доставайте. Ему сейчас тепло нужно.

Александр барахтался в фиолетовом тумане, плотном, как кисель. Временами туман чуть светлел, и тогда рядом звучали какие-то голоса. Говорили вроде бы о нем, но кто и что – не понять. Вообще хоть что нибудь понять или осознать не удавалось – туман проникал в голову и не давал пошевелиться мыслям. Больше всего злило чувство полной беспомощности. Вот странно – думать не получается, а злость и бессилие остались.

Слишком сильно злиться было опасно – если раздражение нарастало, из мглы выскакивали блестящие змеи и больно жалили в голову, сердце, руку… А кто-то мрачный и холодный смотрел на это сквозь туман, и это было куда больнее и страшнее змей. Под леденящим взглядом Александр пытался свернуться калачиком, стать крохотным и незаметным, спрятаться куда-нибудь – но кругом был только туман. Взгляд догонял, хватал, разворачивал и выворачивал наизнанку, и оставалось только корчится в фиолетовых клубах, пытаясь закричать и понимая, что кричать уже нечем…

– Что дальше с ним будет?

– Не знаю. В себя придет дня через два, не больше. Парень крепкий, но… Тело мы в таких случаях научились лечить, а вот зарубка на душе останется. Ты говорил, его вроде бы к этому месту тянуло еще тогда, когда заклятья творились?

– В общем-то, да. Рядом он не был, но стал свидетелем, и его самого заметили. Ты считаешь, могли именно для него ловушку поставить?

– Могли, конечно, но вряд ли сделали. Скорее всего, это даже не ловушка, а последствия самого обряда. Жаль, я не был на том месте, поторопились они с этим кругом. Наверняка еще день-два мог бы посох простоять, ничего особого не случилось бы. Эх, вояки! Не хмурься, не хуже тебя знаю, Братство – наша единственная защита и все такое, только не первый раз они сначала стреляют, потом думают. Особенно этот твой Владимир. Ты не мог туда кого другого послать? Юре на катере полчаса ходу до того места.

– Он проверял другую точку. Кроме того, один бы он мог и не найти. Этот парень нужен был, как… ну, не знаю, как ищейка. Или как сапер, если тебя сравнение не устраивает.

– Ну да, который ошибается дважды. Ты что, приказал им уничтожить это место?!

– Да не приказывал я! Я им обоим сказал – дойти, узнать и вернуться, только узнать! Что ж я, дурак?

– Выходит, что так, если дураков на такое дело послал. Ладно, я там не был и сам не видел, может, у них выбора не было. Но вот дров они наломали, это точно. Одно хорошо – теперь будем знать, с кем дело имеем. Ты выяснил, кто это сделал? Кто-нибудь из круга Пермяка или изгои?