– Эй, Андрейка, а ну-ка подвинься! Да щит Родиславу отдай – с тобой красавица поедет.

– Да, дядь Егор!

Молодец споро спешился, а Марья, поняв, что ратники и впрямь не собираются здесь с ней о чем-либо дальше говорить, с невеселой задумчивостью наблюдала за их приготовлениями. Наблюдала и решала, как ей быть дальше. Пути-дорожки, как водится, было две: ехать с витязями миром или воле их противиться. Во втором случае, царевна в том не сомневалась, дело обязательно дойдет до драки – и тогда уже ей придется умертвить всех ратников разом. В пользу первого же выбора говорило многое. К примеру, десятник обмолвился, что велено ему везти ее во дворец, куда, собственно говоря, царевна и так собиралась направиться, дабы держать разговор с самим царем Еремеем. Не верить витязю у Марьи причин не было. Такие люди, как он, обычно не врали – того не позволяла им воинская честь. А значит, то, что царевна сперва приняла за неудачу, оказалось, напротив, сущей благодатью. Пусть и с риском того, что заместо беседы с властителем местных земель ее могут отправить прямиком в объятия сырой темницы. Впрочем, подобная участь Марью не сильно тревожила. Царевна была уверена, уж она-то так или иначе сумеет убедить Еремея в том, что кидать ее в казематы не самая удачная мысль. А коль и не сумеет даже, так безо всякого труда покинет подземные застенки. И потому она без особенных сомнений решила воспользоваться любезным предложением десятника да добраться до стольного града в сопровождении его витязей.

Они тем временем уже завершили свои приготовления. И воин по имени Андрей, разгрузив своего коня, теперь выжидательно глядел на десятника.

– Ну, прошу, красавица, – седобородый повел головой в сторону ратника. – Тебя подсадить аль сама справишься?

– Сама.

Ухмыльнувшись, Марья легко запрыгнула на коня, усевшись перед заметно раскрасневшимся молодцем, и всадники короткой цепочкою спешно двинули прочь от берега. А затем, уже у самого леса, царевна вдруг хватанула ртом воздух, почувствовав странную, тянущую боль в груди. Такую, словно от нее оторвали вдруг нечто важное. Нечто, что было с нею от самого рождения, естественное и привычное, словно дыхание. Встревоженная, царевна обернулась и взглянула на волны Моря-Окияна. За свою долгую жизнь не счесть сколь раз уж она уезжала прочь от его родных вод, но ни разу еще не чувствовала она ничего подобного.

«Будто отнимают что-то… Нити рвут…»

И Марья точно знала, боль ее означать могла лишь одно: ее власть над стихией слабнет, утекает водою меж пальцев, а дела в подводном царстве совсем плохи. И, значит, царевне следовало поспешить.

– Мне кажется, аль ты мне не очень-то и рад…

Застыв посреди полутемной, освещенной тусклыми свечами залы, Марья недоуменно глядела на то, как Чародей склонился над древней, с почерневшими страницами книгой. В час этот они впервые увиделись после того, как спасли безвестного старика в городской подворотне после ярмарки. И впервые при своем Чародее девушка чувствовала себя неуютно.

– Нет-нет… я… – он поднял на нее взгляд: хмурый, потухший. – Признаться, устал немного, не выспался, да и…

Чародей бросил взор на груду берестяных свитков у стены.

– Дел, знаешь ли, накопилось… Покамест мы, ну… по ярмаркам забавлялись.

Чародей хохотнул рвано, затем вдруг нервно дернул щекой, точно злясь на что-то, и резко поднялся.

Неровный свет свечей упал на его лицо, и Марья увидела, что под глазами молодого еще мужчины залегли глубокие тени. Щеки его впали, а губы ссохлись и потрескались.