– Где мы, Аэ? – Он повторял этот вопрос вновь и вновь, наверное, больше обращаясь к собственным чувствам, нежели к юной драконице.

– Предгорья. Спускаемся вниз. Я чую жильё, – лаконично отвечала та.

Фесс только потряс головой. Почему он так слаб? Еле ноги передвигает, а драконица прыгает как ни в чём не бывало. Почему не повинуется сила? Она здесь есть, хоть и «горькая», по выражению Аэ. Почему, почему, почему…

Что случилось там, после огненной купели, в которую рухнуло Дно Миров? Почему все воспоминания являют собой абсолютно бессвязную мозаику непонятно чего, бессмысленных изображений, словно в детской иллюзии?

Что случилось с Эвиалом, с Мельином, с Долиной Магов, наконец?

– Не грызи себя, – обернулась Аэсоннэ. – Мы, драконы, принимаем мир таким, какой он есть. Небо. Ветер. Солнце. Вода. Полёт. Чего ещё надо для счастья?

– Вам, наверное, и впрямь ничего.

– И тебе тоже. Не грызи себя, я же сказала. Здесь найдутся настоящие враги.

«Я дрался в Мельине и в Эвиале. Хранил Мечи, сам того не ведая, но хранил. Не размокай, не распускайся – не этому ли учил тебя отец? Жаль, что ты так редко о нём вспоминал…»

Ты Кэр Лаэда, сын Далии и Витара Лаэда. Помни об этом. Всегда.

Он не сжимал кулаков и не стискивал «до хруста» зубы. Просто встал и пошёл за драконицей, почти не уступая ей в быстроте.

– Что с твоим посохом?

Они сидели у костра. Аэсоннэ предложила было разжечь, однако Кэр лишь покачал головой. Нет, он должен сам.

Простенькое огненное заклятие получилось у него с шестого раза. Сила выскальзывала, не подчинялась, не заполняла мыслеформы, не трансформировалась; тонкий язычок пламени поднялся над растопкой, лишь когда Фесс с отчаяния прибёг к рунной магии – да-да, той самой, началам которой его обучил старик Парри, когда потерявший сам себя Кэр Лаэда впервые оказался на Северном Клыке.

– Посох как посох, – некромант оглядел выломанный ранее можжевеловый ствол.

– Ничего не чувствуешь? – удивилась драконица. – Не видишь разве…

– Погоди, не говори, сам определю, – остановил он её.

Сила вывёртывалась, словно склизкая рыбина из рук. Билась, изворачивалась, дёргалась; и горчила, да. Аэ была совершенно права. У магии здесь имелся странный привкус, возникавший во рту у Кэра всякий раз, как он пытался пустить в ход какое-то заклятие.

Как там чертил Парри, этот ворчливый старикан? Руна Познания, силы нездешние и заповедные, какой пафос!..

Однако нелепая, вычурная и пафосная руна сработала на удивление хорошо. Прямо в воздухе возник голубоватый росчерк, двинулся, расширяясь, замерцал, охватывая воткнутый в землю можжевеловый ствол.

Из земли к посоху потянулась масса тёмных линий, донельзя похожих на корневую систему, словно сухая лесина собралась врастать и зеленеть.

И по этим призрачным корням в можжевельник вливалась сила. Вливалась, несмотря на всю свою неподъёмность. Тянулась вверх давно засохшими и сжавшимися капиллярами, касалась изнутри коры, поднималась ещё выше, в причудливый комель, напоминавший мёртвую голову.

Удерживать руну оказалось больно, кончики начертивших её пальцев обжигало, жар поднимался по фалангам к ладони – магия требовала свою цену.

Трава возле посоха быстро желтела и жухла, на глазах высыхала, распадаясь невесомой чёрной пылью. Тёмный круг быстро расширялся, и они с Аэ невольно отступили, сперва на шаг, потом ещё на один, потом на два…

Пролетавшая птичка с ярко-красной грудью словно натолкнулась на незримую преграду, забила крыльями, едва выровнялась и в панике метнулась обратно. Коричневатая лягушка с лихорадочной поспешностью скакала прочь; всё живое бежало, кто не успевал – обращался в такой же прах, что и недвижная трава.