Пар клубился над чаем, красиво клубился. Я задумчиво намазывал на хлеб масло.
– Кто тебе звонил так срочно и настойчиво?
– Сестра Алексея.
– Что случилось?
– Ничего. Просто в компании вчера одно недоразумение произошло. Она извинялась… – приврав совсем чуть-чуть, ответил я.
– Какая порядочная девушка. И Алексей воспитанный мальчик. Сразу видно – порядочная семья.
Мы встретились с Наташей около центрального выставочного зала. Она была вся в черном, плюс подведенные темно-синим глаза и веки, и пепельного цвета губная помада. Она протянула мне тоненький «вог»:
– Будешь?
– Я, между прочим, бросил два месяца назад. Так что больше меня не искушай.
– Ну извините, – раскланялась она в реверансе.
– Что-то случилось – ты в трауре? – спросил я.
– Не-а. Все нормально. Просто выбрала на сегодня такой стиль. Я вообще черный цвет люблю.
– Да, тебе идет.
– Спасибо.
Не докурив сигарету, она бросила ее в урну:
– Ну что, пойдем… Мне тоже пора бросать курить.
В центральном выставочном зале картин было немного. Преобладали горно-степные пейзажи, сюрреализм и кубизм в желто-коричневых тонах.
– Почему здесь все так любят желто-коричневые цвета?.. – вслух удивлялся я.
– Цвет степи, пустыни, скал – цвет Азии, – неуверенно ответила Наташа, – но мне тоже не нравится.
– Впрочем, это своеобразно. Можно говорить об определенной стилистике…
Кроме нас по залу бродил сморщенный мужичок лет пятидесяти, наполовину лысый, наполовину седой.
– Видишь? – кивнула на него головой Наташа и продолжила шепотом: – Омурзаков, известный художник. Четверть выставленных здесь картин – его. Сам ходит и на них смотрит, – рассмеялась она. Я тоже усмехнулся.
– Поехали дальше? – глянула она на меня невинными голубыми глазами из под темно-синих – почти черных – век.
– Поехали. Куда?
Мы посетили три частных галереи. Наташа весело вышагивала впереди, прилежно и вдохновенно исполняя роль гида, водящего иностранного туриста по местным достопримечательностям.
– Как тебе? – выйдя из последней галереи и спрятав глаза за солнцезащитными очками, спросила она.
– Некоторые вещи понравились… – пожал я плечами. – А в остальном – фигня.
– А что ты после Москвы ожидал?
– Не в этом дело… Мне кажется, что в искусстве нельзя лгать…
– Ну да, конечно… Заявил… – рассмеялась Наташа. – Все искусство – сплошная правда.
– Я не это имел в виду, конечно, – усмехнулся я. – Просто в искусстве нужно очень верить в то, что делаешь. Иначе получается фигня. А здесь такое странное впечатление, что многие совершенно не верят в то, что делают… Это сразу бросается в глаза.
– А ты веришь?
– Ну… По крайней мере, когда не верю – тогда не делаю…
– А я не делаю, когда мне за это не платят… – усмехнулась Наташа. – Но я и не претендую на то, чтобы считать себя человеком искусства.
– Хорошо, что ты откровенна сама с собой…
Мы шли от Дома ученых по аллее улицы Красина, переименованной ныне в улицу Валиханова. Наташа подбежала к груде листьев на газоне и пнула ее ногой. Листья вспорхнули в воздух и потом медленно планировали вниз маленькими дельтапланами. Березовые листья.
– Хочу в Москву… – мечтательно проговорила она.
– Дэн тоже в Москву хочет?
– Дэн в Германию хочет, на фестиваль электронной музыки. Парад любви называется.
Я когда-то видел телепередачу об этом фестивале. Тысячи радостных людей идут по улицам города. Все замечательно и прекрасно. Только почему-то когда я смотрю на большие скопления людей, я перестаю верить в божественное предназначение человека. Не знаю, почему…
12
Алексей сидел на стуле перед большим грязноватым столом. Из-за стола на него равнодушно смотрел Дмитрий Васильевич – маленького роста, коренастый и крепко сбитый кореец лет пятидесяти с густым ежиком волос. Он был небрит и одет в неряшливый спортивный костюм, но на столе перед ним лежал мобильный телефон дорогой модели, а рядом – маленький и, судя по виду, тоже дорогой ноутбук. Алексей словно в противоположность хозяину кабинета был одет с иголочки: черный костюм, белая рубашка, модный галстук, черные начищенные ботинки. Все недорогое, купленное на «барахолке», но подобранное так, чтобы выглядеть солиднее.