А сейчас? Что изменилось？

Ничего. Я так та же маленькая девочка, просто немного повзрослела, у меня есть много-много хочу и очень-очень хочется их реализовывать, хотя бы самые маленькие, самые простенькие.

Надо же с чего-то начинать. Почему, например, нельзя уволиться из этой жизни и устроиться на другую, поработать там, вдруг понравится. Там найти свою цель, идти к ней и радоваться.

Я совершенно разучилась радоваться, только дети иногда напоминают об этом, своими открытыми улыбками и заразительным смехом. И тогда ты забываешься, слетаешь с «грустных катушек» и хохочешь вместе с ними, а потом наступает тишина. И вот она бывает разная: задумчивая, та что будет с тобой всегда и к ней можно обратиться за советом, с ней можно поболтать и помолчать, и она всегда будет «за тебя». Обжигающая, чуть ли не звенящая, с ней лучше тихонько посидеть и переждать, не тревожить ее своими мыслями, а вдруг она взорвется и разметает всё в округе.

Любящая тишина очень редкая, это буквально эксклюзив, и её выдают самым самым, вот ради такой тишины и стоит смеяться и дурачиться».

«Странно», — подумалось ей. В груди что-то сжалось, дыхание перехватило и все застыло.

«Странно, — снова подумала она. — Такое уже было когда-то давно, очень давно. Как будто я сидела за рулем в автомобиле, левый локоть свешивается в водительское окно, правая рука на руле. И передо мной дорога, она бесконечная, открытая. А кругом лавандовые поля, кругом свобода и много воздуха, пронизанного приключениями. Действительно странно, потому что машину я водить не умею, откуда бы это. Но так реалистично, как гравий проминается под шинами автомобиля.

А что было потом? Потом была Жизнь. Сейчас конечно тоже жизнь, но она именно такая маленькая, обычная, серенькая».

Миллиса смотрела в окно. Там шли люди, ехали машины, все как всегда.

«Ведь каждый, кто проходит сейчас там за окнами кафе, у него тоже есть жизнь. И каждый ее живет и думает по-разному. Странно… Думать жизнь. Это же смешно, хотя, если подумать, то это очень грустно, жизнь надо не думать, а жить ее. А может быть тому человеку страшно или больно жить и поэтому он ее Думает».

Сердце забилось, замерло, сжалось. Звук возник снова. Этот звук, шуршание гравия. Потом картинка. Все это пронеслось в голове со страшной скоростью и исчезло.

— Хорошо. Что дальше? А дальше по плану пирожное!

Громкое детское «нееееть» от дальнего столика вывело ее из собственных размышлений. Она почувствовала озноб.

Оглядевшись, девушка увидела, что в другом конце кафе, мама что-то уверенно объясняла своей дочери, а та ни в какую не хотела ее слушать или хоть как-то внимать ее доводам.

«Кажется должна быть здесь, — Миллиса взяла сумку и начала судорожно что-то в ней искать. — Я же на прошлой неделе брала с собой и не выложила до сих пор. С Тёмой же играли, вот!» Коробка пластилина торжественно была выужена из недр сумки, иногда работа няней выручает.

Миллиса с коробкой пластилина направилась к тому столику, откуда виднелась детская головка. Девочка лет четырех все еще капризничала и морщила свой чудный носик на любые предложения успокоиться от ее мамы.

Девушка устроилась тут же неподалеку, чтобы ее могли увидеть мокрые детские глазки. Миллиса открыла коробку и начала быстро отрывать кусочки от разных брусков и быстро лепить разных примитивных животных и выставлять их тут же на столике. Малышка внезапно успокоилась, заинтересованно устремила взгляд в сторону фигурок, слезла с кресла и, держа маму за руку, присела рядом. Девушка придвинула ей коробку с пластилином.

Маленькие пальчики взяли голубой. Пластилин был мягкий и податливый, он послушно изгибался в маленьких детских ладошках. Серые огромные глаза внимательно следили, как из ловких пальцев взрослой тети получаются такие звери!? В ладошке все еще был мягкий бесформенный кусочек. Девочка очень открыто и заинтересованно заглядывала в глаза Миллисе, но когда та улыбалась ей в ответ, малышка отводила взгляд в сторону.