– Ладно, иди пока к себе и подумай! Может, вспомнишь. Может, заодно и найдёшь, что потерял, в случае если вспомнишь.
И тут, после продолжительных сомнений, к нему всё-таки пришло то, о чём говорилось в последнем разговоре. Пошёл, разыскал Чёрного Костюма, как раз двигавшегося на него по коридору, и призвал того к неумолимому ответу:
– Стой! Я вспомнил! Я скажу! – молвил Кибальчиш.
– Так. Что нужно?! – мнимо опешил Чёрный Костюм.
– Что ты хочешь?! – задиристо спросил Мальчиш.
– Что́? Кто́? Я́ что хочу?! – наигранно испуганно отпрянул Чёрный Костюм. – Я ничего́ не хочу! Что надо-то?! От-ва-ли́!
– Надо, чтобы ты срочно сказал, что́ ты хо́чешь! – бойко повторил Мальчиш своё требование.
– Сказа́ть?! – вдруг приостановился в коридоре и, внимательно посмотрев Мальчишу-Кибальчишу в лицо, спросил Чёрный Костюм, строго и таинственно продолжая глядеть на него сверху, явно пугая и проверяя готовность испытуемого, осмелившегося преследовать его́ – самого́ Чёрного Костюма, встретить с честью то́, что́ будет сказано сейчас, но что сказанное уже невозможно будет после этого ни измени́ть, ни отмени́ть, ни замоли́ть, ни попра́вить.
– Говори́! – самоотверженно потребовал Мальчиш.
– Я хочу зна́ть, что́ ты видел во сне́! – резко и прямо, как неподкупный экзаменатор, задал свой вопрос ЧК.
– Не скажу́! – насторожился Кибальчиш, вту́не подозревая, не изме́на ли это, и не Мальчиш ли Плохиш перед ним в эту минуту, собирающийся выведать у него Военную Тайну и затем – за банку варенья и коробку печенья – самым диверсионным и самым подлым манером применить бертоллетову соль с целью подзорвать все пиротехнические склады́ уже вот-вот подступающей к мальчиша́м на подмогу Красной Армии?!
– Па́дал? – поинтересовался Чёрный Костюм.
– Нет! – не дрогнул Кибальчиш.
– Ну, нет – так нет… – ЧК помолчал, потом уточнил:
– Но упал назад в траншею или вперёд на бру́ствер?
– Какой ещё брусвир? – покрутил Мальчиш у виска, подумав, что его первоначальная оценка Чёрного Костюма как достойного умного врага была явно поспешно завышенной. И всё равно Мальчишу казалось странным, что ЧК что-то знает. Это и пугало его, и заманивало смело продолжать разговор.
– Немецкий-то знаешь? – крайне аккуратно, стараясь не задевать внутреннего достоинства Красноармейца, полюбопытствовал ЧК. – Vielleicht auf Deutsch?[18]
– Ну-у… И чё? – хитро́ прищурился Мальчиш, не желая выдавать в эту ответственную минуту своих познаний немецкого.
– Бруст-вер. Brust знаешь? – Грудь. А Wehr – защита. Защита груди! От выстрелов. От летящих пуль и осколков снарядов.
– О! Ве́ер! – искренне порадовался и даже как-то по-весеннему просветлел Красноармеец. – Это я в Большом театре вида́л у же-енщин не́ктрых с бино-оклями. Мне даже доста-алось ветерку. Когда с Ма-амой ходили, – Красноармеец посмотрел снизу вверх на ЧК сквозь кулачки-окуляры.
– Почти́ как веер. Так и говорится. Долго. Если для дам, – стараясь вернуть разговор в строгое деловое русло, приосанился Чёрный Костюм. – Так в какую сторону завалился-то?
– Не по́мню! – решительно отрезал Кибальчиш, сделав полшага вперёд – в направлении Чёрного Костюма.