Кто знает, о чем он думал! Однако уверен, что в глубине души гордился сыном. В парне был внутренний стержень.

Однако пойти против воли отца в итальянской семье – серьезный проступок, сравнимый разве что с государственной изменой. В Штатах за такое «седлают сверкалку»…

Я отпил виски, и в голосе прозвучали нотки сочувствия:

– Хватит страдать! Иди в дом и пиши сыну чертов ответ.

– Не уверен, что это хорошая мысль, – пожал плечами Леоне. – Моя грамматика вопиюще хромает. Таким, как я, больше подходит рисовать фаллосы на стенах пещеры.

На моем лице появилась улыбка.

– Тот, кто использует слово «вопиюще», – сказал я, – уж как-нибудь напишет пару строк. Не говоря уже о том, что дурак, каким ты себя выставляешь, сказал бы «члены».

– Хочу перечитать письмо сына.

Мы прошли в гостиную. В поисках конверта я приблизился к шкафу. Скрипнули полированные дверцы, и в них, словно в зеркале, отразился профиль вашего покорного слуги: седые волосы, кустистые брови, на носу очки для чтения.

Леоне заметил:

– Ты тоже не смахиваешь на простака, Ллойд. Чем занимался в армии? Явно не сортиры копал, а? Там, во Франции…

– Бывало и такое, – мои пальцы почти не дрожали, когда я протянул ему письмо.

Четверть часа спустя Леоне положил бумагу на стол. Кресло заскрипело под его весом. В глазах полыхал огонь. Он сказал, почти не размыкая губ:

– Их отправят через неделю. Есть пара дней, чтобы подумать – ехать мне в Бостон или нет.

Едва рассеялся утренний туман, а я уже стоял на кухне и наливал кофе. Мой взгляд то и дело обращался к окну, за которым папаша Леоне полировал фары старого «грэхема». За двадцать лет грузовичок изрядно проржавел, но уверенно держал дорогу.

Мой друг больше ни слова не сказал о поездке в Бостон, но отчего-то заинтересовался, на ходу ли машина да хватит ли горючки. Забавный старик, прости, Господи…

Вдруг Джузеппе обернулся к лесу и замер. Смотрел не отрывая глаз. Будто гребаный индеец! Что его привлекло?

Минутой позже из зарослей орешника выскочил пес. Обычная теннессийская дворняга. Пес подбежал к Леоне, виляя хвостом. Я услышал скрипучий голос:

– Что ты принес, дружок? Дай-ка взглянуть.

Черт бы меня побрал! Пес послушно выплюнул что-то на землю и сел рядом, словно говоря: «Смотри, мне не жалко».

Джузеппе побледнел и огляделся по сторонам. Я так и прилип к окну.

В душе зародились сомнения: не решил ли мой гость скрыть находку? Судя по выражению его лица, случилась беда. Притом нешуточная. Он ведь не оставит меня один на один с этим дерьмом!

Места глухие. Я ни с кем не общаюсь. Случись что, неоткуда ждать помощи.

Милях в пяти к югу от фермы живет община квакеров, мерзких и постных. Да у реки сторожка паромщика. От смены к смене там попадаются балагуры, доморощенные философы и безотказные собутыльники. А квакеры… Они смахивают друг на друга, как помойные крысы, и настолько же располагают к себе.

Не успел я додумать эту мысль, как Леоне подобрал принесенный предмет и зашагал к крыльцу.

Я вышел навстречу. Сперва показалось, что на ладони у Джузеппе покоится грибная шляпка. И тут я понял: никакая это не шляпка, а… человеческое ухо.

Мы шли целую вечность. Лес казался бесконечным. С каждым шагом сосны обступали нас плотнее. Порой приходилось пробираться через густой кустарник или бурелом.

Леоне двигался так уверенно, будто вырос в этом лесу.

«Тоже мне следопыт из племени гуронов!» – думал я, но шел за ним. Не спорить же. Под сенью деревьев было темно. Над головами нависали хвойные ветви. Тропа уходила на восток, туда, где первые лучи солнца озаряли небо. В рассветном сумраке блестел ствол ружья, которое я нес перед собой. И хотя ружей у меня было целых три, Леоне наотрез отказался вооружиться.