– Да ладно! – Махнул я тут рукой с досады. – Восемьдесят – или сколько там копеек? Нет, так нет. Не разорюсь, в конце концов.

– А я что могу?! – резкие, визгливые нотки проскользнули в её голосе.

– Будете, стало быть, должны. В следующий раз. Запомните!

– Сам напомнишь, – буркнула. – Я записку в кассе оставлю. Сменщице.

Вычерпав из плошки и пересыпав в карман мелочь (карман разве что не затрещал по швам), я отошёл от кассы к упаковочному столу, переложил свои покупки в холщовую сумку и направился было к выходу, когда вдруг слышу за спиной:

– Молодой человек! А-а, молодой человек!

«Чего ещё там?!» – задаюсь досадливым вопросом и с недовольной гримасой ковыляю обратно к кассе; карман, набитый медяками, погрёмывает и бьёт при каждом шаге по ноге, так что приходится придерживать его рукой. А меж тем кассирша – надо же?! – отчего-то совершенно преобразилась: улыбается мне, глаза, впрочем, смущённо прячет, зато язык что помело:

– Знаете, а вы оказались совершенно правы! Уж извините меня. Отложила и запамятовала. Как напрочь отшибло. Думала сдать с кассой, да, чай, завертелась. Так и завалялся бы в кармане. Вот, возьмите, пожалуйста.

И она протягивает мне потрёпанный, едва ли не просвечивающий, как калька, но податливый, как шёлк, бумажный рублик, выцветший и надорванный, – одним словом, никудышный. Пальцы её дрожат мелкой дрожью, и видавший виды рублик трепещет, будто на ветру.

– Одного не могу взять в толк, – между тем сказывает она, – как вы-то могли знать, что завалялся в кармане халата. Ума не приложу! Будьте уверены, так и не вспомнила бы, если б вы не подсказали.

Я в недоумении пожал плечами: понятия, дескать, не имею, о чём это она, однако ж протянутый мне рубль прибрал-таки к рукам, буквально осязая, как он ещё пуще расползается под подушечками моих пальцев.

«Ой-йой-йой!» – чудится мне испуганный возглас.

Отдельно, думаю, в нагрудный карман отложу, чтобы и самому часом не запамятовать, что он рваный, изношенный, что потратить надо в первую очередь, может статься, сей же ночью.

«Вот-вот, в такси!» – опять почудилось мне, и я, как на полоумную, покосился на кассиршу, что во все глаза уставилась на меня.

– Вы же сами. Сами! Да ведь только что! Я не глухая! – уже едва ли не кричит она, всполошённая чем-то, и ошарашено таращится, жадно ищет в моих глазах намёка. – У меня недостача по кассе. Ровнёхонько один рубль. Я ведь совсем запамятовала, что в карман его… Так и не вспомнила бы, халат в прачечную снесла бы… Если бы не вы… Вы сказали! Вы – сами! Или что, вы хотите сказать, я совсем, да?!

«Не иначе, как не в себе», – мелькнула мысль, а вслух я ей:

– Сколько с меня?

Туда – сюда пощёлкала осерчало костяшками на счетах, и отвечает мне кассирша, поджав губы:

– Четырнадцать копеек как раз будет.

Тютелька в тютельку на четырнадцать грамм, отсчитав сдачу по одной копеечке, я облегчил свой грузилом отвисший книзу карман и, надеясь, что наконец-то разошёлся с чокнутой, прямиком направил свой шаг к выходу из магазина. Вслед за мной по пустому торговому залу побежало глумливое эхо.

На выходе, уже у запертой на щеколду двери, со шваброй наперевес караулила уборщица последнего на сегодня покупателя. «Нет, определённо, здесь что-то не так, – подумалось мне, и опасливым предчувствием дрогнула трусливая струнка в груди: – А ну как шваброй – да по горбу?! Ни с того ни с сего!» – «Вот ещё! И на кой ляд ты ей сдался?!» – вроде как услышал в ответ. По спине пробежали мурашки: «А что, если и вправду огреет?» – «Не боись, не огреет!»

Не успел я, однако, осознать всю нелепость подобных страхов, как вдогонку мне раздался отчаянный призыв: