Глеб был счастлив. Он добился своего. Правда, сразу на фронт его не отправили. Уже не бросали необстрелянную молодёжь в самое жерло войны. Он попал в учебку, в артиллерийский полк, сформированный тут же в Горьком.

В апреле Глеб наконец-то получил долгожданное письмо от матери. Дело в том, что как только он освободился от бинтов и узнал, что его направляют в военный санаторий, он написал своей тёте, маминой сестре, в Свердловск. Туда же отправила своё письмо и мама Глеба. Дорога Жизни переправляла всё, в том числе почту. Поэтому тётя ленинградское письмо переслала уже в Горький. Мама писала, что у неё всё нормально, она работает в госпитале, а у всех работающих питание лучше, чем у иждивенцев. Что означает «нормально» в замерзающем и голодающем городе, Глеб не мог себе представить, но рад был хотя бы тому, что мама была жива.

В июне сорок третьего года их отдельный миномётный батальон был направлен на фронт. Глеб смотрел из-за приоткрытой двери теплушки на мелькающую зелень лесов и желтизну полей, на синеву безмятежного неба и понимал, что это здесь оно – мирное. А там, куда он едет, ничего мирного нет. И рисунки, которые вскоре появятся в его блокноте, будут совсем не те, что прежде.

Он ехал мстить. За своих друзей-танкистов, у которых остались семьи. За мать, которая вынуждена жить на двухстах граммах хлеба в день и при этом тяжело работать. За сотни тысяч погибших советских людей. Хребет фашистской военщины был надломлен, но держался. Гитлер спешно перебрасывал на восточный фронт все резервы, а Красная армия медленно, но неуклонно продвигалась на Запад. Вместе с линией фронта перемещались и миномётчики. Они участвовали в боях за освобождение Курска, Белгорода, Днепропетровска.

Но артиллеристы не сидят в окопе и не ходят в штыковую атаку. Они посылают сотни мин, не видя неприятеля, и редко пользуются личным оружием. Поэтому первого немца, направившего на него автомат, Глеб увидел только в октябре, накануне своего восемнадцатилетия.

– Поедете с Фроловым вон за ту рощу, там «Студебеккер»14 с нашим боезапасом застрял, – буднично сообщил комроты, как будто не отдавал приказ, а делился информацией.

– Есть, – отчеканил ефрейтор Глеб Ливинцков.

– Заводи мотор, – крикнул добродушный весельчак Фролов водителю дежурного тягача, поправляя на ходу автомат и запрыгивая в кузов.

Глеб устроился рядом. Они дислоцировались недалеко от Харькова. Линия фронта была в нескольких километрах, а тягач тронулся в противоположную сторону, в тыл. Накануне весь день лил дождь, поэтому не удивительно, что «снабженец» застрял в грязи. Когда тягач по разбитой колее тащился по перелеску, Фролов вдруг снял автомат с плеча и положил к себе на колени. Может, увидел что-то, а может, шестое чувство. Если так, то оно его не подвело.

Первая же очередь из засады прошила кабину. Несколько пуль попали в водителя. Солдат зажал рану в груди и повалился на сиденье. Скорость тягача была небольшой, и он, съехав с дороги, уткнулся в ствол могучего вяза. Фролов и Ливинцков мгновенно оказались на земле под грузовиком. Ещё одна очередь подняла фонтанчики грязи рядом с ними. Но больше не стреляли, явно берегли патроны.

– Если побежим, нам конец. Останемся здесь – тоже хана, – оценил обстановку Фролов.

Раньше он служил в полковой разведке, но после ранения его перевели в артрасчёт. Трезво рассуждать он ещё не разучился. Глеб не собирался никуда бежать, но он не понимал, как в тылу могли оказаться немцы? Крепко сжав в руках свой ППШ, он вглядывался в лес.

– Их не может быть много, это отставшие, – как будто прочитав мысли ефрейтора, шёпотом утешил Фролов. – Значит так, вон там шевелились ветки. Пали туда по моей команде, я их под шумок постараюсь обойти.