– Ах! Ты назвала меня Женевьевой! Я давно себя не называю так! Как узнала ты имя моё?

– О! Его ведь видно за иглами Кощеевыми. Вся красота твоя под ними сохранилась! А иглы, что позволила ты впустить, панцирем закрыли это. Достать те иглы сможешь в пути, коль решишься на это!

Недолго думая, Дикообразиха пустилась в путь. Шла она. переваливаясь, неловко ступая по земле. Не сожалела ни о чём, лишь голос Русалки звучал в её памяти да тепло её нежное. И стали вспоминаться те её любимые, покинувшие её. И силу, поддержку она чувствовала: «Иди, Женечка, ступай уверенно и смело! В преодолении ты силу и красоту свою вернёшь!»

Вдруг жаба выпрыгнула на встречу ей, напугала сильно. «Фу, ты, гадость какая», – подумала Дикообразиха и остановилась… Не её слова звучали, а Колдуньи Злой, той, что Иглы Кощеевы воткнула. «Я не хочу говорить твоим голосом, мой голос совсем другим был!»

И увидела она, что лес горит, вот уж пламя захлёстывает посадки малые, и птицы плачут над ними. Не помня о себе, бросилась Дикообразиха тушить огонь. Трещали иглы Кощеевы на спине её, да не думала она об этом. И что странно, всё меньше игл этих оставалось.

А тут и реченька поднялась, волной накрывать её стала. И откуда-то слова добрые пришли – «Матушка-водица. Сестрица-водица, ты, память земную во все века хранящая, дай пройти мне к дворцу заветному, да помоги мне встретить молодцев добрых да смелых! Я многое знаю, через многое прошла. И людям предать хочу те знания, что в помощь им!»

Услышала её водица, притихла, волны свои успокоила и легким покрывалом накрыла горящие иглы её. Тело стало успокаиваться, и любовью к нему обратилась Дикообразиха. Поблагодарила за службу верную и еще легче ей стало.

И снова побрела она к дворцу заветному. И шла пока, вдруг понимать стала, что всё, что ей нужно, уже есть в ней самой. И стоит ей на что-то решиться, забыв про то, как она выглядит, про то, что о ней подумают, да и стараться не будет понравиться да подладиться, как само собой всё получится.

Гордость охватила Дикообразиху. И вновь услышала голос Колдуньи Злобной:

– За то, что лучше других себя считаешь, что, мол, многое умеешь да свысока подсказываешь, еще иглу тебе воткну!

И сразу сгорбилась Дикообразиха, да зашаталась под словами этими.

– Ишь ты, – не унималась Колдунья, – сырки она глазированные дарит, да денег не берёт! Мол, выше она унижений этих! Сама попросишь, как увидишь, что другие, те, кому помогала, забыли про тебя, да смеются над тобой!

Но слышала Дикообразиха и другие слова:

– Иди вперёд, любимая наша Женевьева! Мы рядом, мы помним и любим тебя! И силу нашу тебе отправляем! Ты вспомни, как легли болезни наши на руки твои нежные и как ты нас лелеяла и холила! Ведь тело если и исчезнет, то память о делах твоих навеки останется! Ярок твой след остался!

И эта волна любви и нежности вновь подняла Дикообразиху. И путь свой продолжила она.

А там, впереди, на горе высокой, Замок уже сверкал огнями яркими. Толпа людей приближалась к Дикообразихе.

– Уродина! Злая! Старая! – неслись крики, втыкая Иглы Кощеевы… Но Дикообразиха не чувствовала уколов этих, так как поняла она и осознала, что Дар свой внутренний несет в помощь тем, кто принять его хочет. Кто страдал и смог подняться, кто остался неравнодушным к горю да печали людской. И красота её от того, что она отдать может. От избытка, полученного в пути. Красота её – в преодолении и знании глубоком.

И из толпы три добрых молодца, три богатыря к ней вышли.

– Прими, Женевьева, ключ от ларца, что в глубине Замка спрятан! Пока не прошла ты путь свой, пока чрез боль, чрез страдания не узнала, чем ты ценна, пока не полюбила себя, безобразную, не было у тебя такого ключа! Не доступен был он! А мы отныне и навсегда твоими Богатырями будем! В печали да в радости опора твоя – в плечах да руках наших!