– Ответ есть?

– Полное молчание. – Связист усталым движением поправил наушники. – Никого, товарищ майор. Тишина. Я ромашка… я ромашка…

– Выйди на связь, – вяло приказал майор.

Глаза его снова закрылись, голова поникла. В грязных волосах блестели маленькие снежинки, перемазанные кровью руки чуть подрагивали.

– Я ромашка. Я ромашка. Веду бой, жду подкрепления…

Их разговор походил на горячечный бред. Соня оглянулась на Худокосова. Тот показал глазами на пук почерневшей, покрытой немецкой шинелью соломы в углу. Они с Зоей осторожно уложили туда Лемишева, а Худокосов молча передал им фляжку с водой.

– Устал командир, – сказал он, будто оправдываясь перед ними. – Почти двое суток уже не спамши тут. И не жрамши.

Соня с облегчением скинула с плеча ППШ, присела рядом с Лемишевым и отвинтила пробку, а Зоя без слов вытащила из-за пазухи платок с корочками и протянула Худокосову. Тот взглядом поблагодарил её, взял платок и вышел, а вернулся уже с пустыми руками. Раздал всем, – догадалась Соня.

Он порылся в куче хлама под лавкой и, выудив пару крепких кожаных сапог, кинул их Соне.

– На, держи, ефрейтор. Негоже босиком по снегу бегать.

Соня нерешительно взяла один сапог и осмотрела со всех сторон. Внутри темнели кровавые пятна, на голенище было несколько дырок от пуль.

– Чьё это? – сглотнув, спросила она и подняла на Худокосова испуганные глаза.

– Фрица какого-то, – безразлично пожал плечами тот. – У самого окопа гада подстрелили. Полз с колотушками сюда. Не пропадать же таким добротным сапогам, вот и сняли.

Соня всхлипнула. Вдруг поднялась волна ужаса, такого сильного, что она чуть было не закричала в голос и отшвырнула от себя сапог.

– Я не надену это, – лихорадочно прошептала она. – Ни за что!

И отодвинулась в сторону. В горле нестерпимо запершило, на глазах выступили слёзы.

– Дура! – ругнулась Зоя, подняла сапог и, решительно шагнув к Соне, схватила её за ногу. – Дура ты!

Она принялась заталкивать её ногу в сапог. Соня беззвучно заплакала и попыталась отпихнуть Зою, но та силком натянула на неё немецкую обувку и сердито сверкнула глазами.

– Какая разница, чьи это сапоги? – прикрикнула она. – Всё лучше, чем босиком!

Худокосов одобрительно кивнул:

– Это ещё что, ефрейтор. Мы, бывало, на немецких трупах спали. Положим их так, в рядок, и ложимся сверху. Лучше, чем на голой-то земле. Летом ещё куда ни шло на земле спать, а зимой…

Соня поджала пальцы на ногах. Они понемногу начинали согреваться – обувь для своих солдат немцы делали на совесть, но её всё равно била мелкая противная дрожь. Она знала, что война – это другой мир, но даже представить себе не могла, что настолько. Всё вокруг изменилось до неузнаваемости, и Соня не представляла, что теперь с этим делать.

Спали они с Зоей под немецкой шинелью, прижимаясь друг к другу. Связист уснул прямо за столом, уронив голову на руки, и его место занял другой солдат – такой же измученный и измотанный. Всю ночь сквозь сон Соня слышала «я ромашка, я ромашка, держу оборону, жду подкрепления». Лемишев несколько раз приходил в себя и просил воды, но навряд ли понимал, где находится. Соня приподнималась на локте и поила его из горлышка фляжки, а потом снова проваливалась в глубокий сон.

Когда на небе занялся бледный зимний рассвет, в блиндаж на куске парусины занесли раненого солдата и положили на притоптанный земляной пол у стола связиста. Майор куда-то подевался, и в блиндаже были только Соня, Зоя, Худокосов и связист. Снаружи строчили выстрелы, грохотали взрывы. Худокосов сидел на лавке, прижимая к плечу окровавленную руку, губы его были белыми, как лист пергамента.